А. Блок. Его предшественники и современники

сборников — откровенный чужак, изменник, за новой изобразительностью

Блока ему видится враждебный тип характера, далекого от соловьевских схем:

«Спала тусклая позолота древнего нимба, расклубился таинственный фимиам

перед престолом “Жены, облеченной в Солнце”; тряские болота поглотили

“придел Иоанна”, куда случайно забрел непосвященный»96. За отвергаемым

типом человека, за неприемлемой «болотной» изобразительностью

усматриваются крайне чуждые мировоззренческие подходы; Блока обвиняют в

отступлениях от объективности и реализма, под которыми понимается

подчинение жизни и изображаемых людей конструктивным схемам

соловьевства, — это выглядит смехотворно, но именно таковы обвинения

С. Соловьева: «Один из роковых недостатков Блока — отвращение от

объективности и реализма, субъективизм, возведенный в поэтическое кредо»97.

Естественно, что и тут взаимообусловлены в рассуждениях критика-соловьевца

способ осмысления действительности и вопрос о типе человека;

подразумевается, что как объективно-изобразительный материал в стихе должен

быть подчинен мистико-конструктивным схемам, точно так же и человеческий

образ там должен быть внутренне связанным и схематичным; более свободный

подход художника к изображаемой им личности, стремление увидеть в

современном человеке свойственную ему противоречивость, двойственность

(доходящее иногда до изображения Блоком процессов распада личности)

толкуется догматиком-соловьевцем как «субъективизм».

96 Соловьев С. Рецензия на сборник «Нечаянная Радость». — Золотое руно,

1907, № 1, с. 88.

97 Соловьев С. Рецензия на книгу «Земля в снегу». — Весы, 1908, № 10,

с. 87.

Напротив, сложная задача, стоящая перед Блоком, состоит как раз в том,

чтобы в самих процессах расщепления личности увидеть объективную основу;

Блок выражается по этим поводам часто противоречиво, путано, над ним

тяготеет груз идеалистических предрассудков (подобная «затемненность»

присуща и художественным образам Блока) — однако основная линия его

исканий состоит именно в том, чтобы, не минуя противоречивости

действительности и лирического характера, обрести понимание объективной

основы этих явлений: «… мне кажется, что это не одна лирика, но есть уже и в

нем остов пьесы…» (VIII, 169) — так пишет Блок В. Э. Мейерхольду

22 декабря 1906 г., перед премьерой «Балаганчика». «Лирика» тут означает

субъективную противоречивость характера; «остов пьесы», т. е. наличие более

объективной жанровой природы в произведении, по Блоку, есть вместе с тем и

объективность изображения. Жанр для Блока всегда был содержательной

категорией. В бешеных нападках соловьевцев-догматиков на Блока есть своя

логика; за «изменой» схемам соловьевства в трактовке человека и его

окружения трезво поняты попытки их социально нового осмысления, и дается

бой «субъективисту» и по этой, важнейшей, линии: «Его книгу портят

политические стихотворения, вымученные, неестественные, без оригинальной

блоковской прелести»98 — так оценивает стихи о событиях 1905 г.,

рассыпанные по разным отделам первого издания «Нечаянной Радости»,

С. М. Соловьев.

Подобная взаимосвязанность разных сторон в развитии Блока улавливается

и осмысляется как его художественными противниками, так и современниками,

стремящимися более беспристрастно, без мистико-догматической предвзятости

понять и осмыслить логику движения поэта. Полемическое неистовство Андрея

Белого и С. М. Соловьева изливается на Блока часто со страниц журнала

«Весы», однако руководящему журналом В. Я. Брюсову самому чужды

соловьевские схемы, и он следит за эволюцией своего поэтического собрата в

общем доброжелательно; специфически социальные аспекты блоковского

движения, по свойствам идейно-художественной позиции Брюсова, занимают

его относительно мало, но, пытаясь рационально и трезво постигнуть лицо

Блока-поэта, Брюсов многое схватывает верно, так как он не ослеплен

догматической злобой. В «невнятицах», в хлынувшей на страницы новых

сборников Блока стихийной «болотности» Брюсов улавливает одно из коренных

противоречий художественной манеры Блока. Несколько наивно-

формалистически толкуя неясности в изобразительных приемах молодого Блока

как стремление просто «недоговаривать» ситуацию, как художественный прием,

Брюсов в то же время верно видит связь между открытой эмоциональностью,

стремлением к «краскам», а не «словам» у нового Блока и новизной

содержания: «А. Блок, как нам кажется, — поэт дня, а не ночи, поэт красок, а не

оттенков, полных звуков, а не криков и не молчания. Он только там глубок и

истинно прекрасен, где стремится быть простым и ясным. Он только там силен,

98 Золотое руно, 1907, № 1, с. 89.

где перед ним зрительные, внешние образы»99. Конечно, Брюсов несколько

преувеличенно, вызывающе по отношению к своим журнальным сотрудникам

мистико-догматического склада настаивает на ясности, «полных звуках» и

«красках» поэзии Блока. Но в основном он, безусловно, прав. Он точно видит

главное не только в сегодняшнем, но и в завтрашнем Блоке — поэте

трагических страстей, выраженных «полным звуком».

Верно, хотя и тоже несколько по-своему сужая проблему, Брюсов видит то,

что это общее «эмоционально-красочное» отношение к миру собирательно

выражается у Блока в лицах-персонажах, что спор идет о типе человека и что

этот тип человека Блок стремится постигнуть именно как объективное явление,

не сливающееся с самим поэтом. По Брюсову, блоковский подход к