А. Блок. Его предшественники и современники

великая, действительно мучительная, действительно переходная эпоха, в

которую мы живем…» («О театре», 1908, V, 257, подчеркнуто Блоком). Распад

старых общественных связей — объективная особенность времени; и внутри

самой же этой переходной эпохи органически рождаются тенденции к

преодолению того «разрушения личности», которое порождается временем: «Не

только между отдельными людьми, но и в каждой отдельной душе выросли

преграды, которые нужно рушить во имя цельности и единства» (V, 260). Те

«цельность и единство», о которых говорит тут Блок, относятся и к отдельному

человеку, и к общественной жизни; ясно, что преодоление разъединения в таком

контексте немыслимо на путях создания умозрительных схем, надуманных

головных конструкций. В это время уже существуют яростные полемики Белого

с Блоком — именно против Белого, призывавшего к созданию таких схем,

направлены тут же следующие слова Блока: «Нас приглашают к

гносеологическому обоснованию наших суждений. Я не думаю, чтобы это было

воистину хлебом для нас. Теория познания может оказаться самым тяжким

камнем для того, в ком заражены сердце, кровь и воля — заражены горестными

восторгами современности» (V, 261). В совокупности этих суждений выступает

основная творческая линия развития Блока; она вырастает из переходного —

уже не для времени в целом, но для поэта и мыслителя Блока — образного

сплава, комплекса «бродяжества».

В свете этой основной линии движения Блока такие категории

своеобразной эстетики поэта, как категории «лирики» и «иронии», становятся

ясными, взаимосвязанными и тоже имеющими сложный смысл. Как и все

другие категории блоковского художественного сознания, в завершающем,

сложном виде они рождаются из осмысления Блоком общественно-духовного

опыта первой русской революции. Лиризм для Блока — понятие

противоречивое; лирика, в особом блоковском смысле слова, — это характерная

особенность не просто искусства, но и человеческого сознания «действительно

великой, действительно мучительной, действительно переходной эпохи». «Быть

лириком — жутко и весело», — пишет Блок в письме к Андрею Белому от 15 –

17 августа 1907 г. (VIII, 199). Жутко потому, что в «лиризме», по Блоку, таится

возможность субъективистской игры серьезными жизненными отношениями,

потому что «лирика», в широком смысле слова, выражает отъединенность

человека от общих связей и может замыкать его в этой отъединенности. Однако

быть «лириком» в то же время и «весело», потому что, по Блоку, «… в странном

родстве находятся отрава лирики и ее зиждущая сила. Чудесных дел ее боятся

мещане — те, кто не знают свойств ее, те, кто не мудрецы и не дети, те, кто не

прост и не искушен» (статья «О лирике», 1907 г., V, 132). «Лирика» у Блока —

«отрава», потому что такого типа сознание в законченном, одностороннем виде

может выражать субъективистскую замкнутость в себе, может привести к

опустошенности, к нигилизму и бесплодному отчаянию. Но «лирика»

соединяется у Блока и с «детскостью», «простотой», «весенне-болотной»

естественностью; и тогда она противостоит мещанскому убожеству старых,

отжитых «очагов»; тогда лирическое сознание «бродяжества» открывает «двери

на площадь», в новую эпоху, тоже внутренне противоречивую, но могущую и

вести на новые общественные просторы.

Жизнь и искусство у Блока воспринимаются и в их внутреннем единстве, и

в драматических противоречиях. «Лирика» не просто литературный жанр, а

нечто гораздо более сложное, жизненное; но она же — и жанр, вид искусства, и

здесь она тоже противоречива: «Запечатлеть современные сомнения,

противоречия, шатание пьяных умов и брожение праздных сил способна только

одна гибкая, лукавая, коварная лирика» — так начинается статья Блока «О

драме» (1907 г., V, 164). При таком повороте проблемы «лирики» и

«лирического сознания» становится особо ясной связь этих категорий в

блоковском мировоззрении с категорией «иронии». Вершинное, наиболее

обобщающее выражение блоковских раздумий на эту тему — статью «Ирония»

(1908) — поэт не случайно включал в сборник «Россия и интеллигенция»,

трактовавший наиболее существенную для него в целом общественную

проблему: взаимоотношений «народа», как носителя революционных

тенденций в жизни общества, и культурных слоев, «интеллигенции» в особом

блоковском понимании этих слов. Ясно, что здесь еще больше обнажается

двойной — одновременно и жизненный, и художественный — смысл всех его

философско-эстетических построений. «Самые живые, самые чуткие дети

нашего века поражены болезнью, незнакомой телесным и душевным врачам.

Эта болезнь — сродни душевным недугам и может быть названа “иронией”»

(V, 345). Здесь категория «иронии» выступает и как свойство жизненного

сознания людей определенной общественной эпохи, и как некая грань в

художественном отображении жизни. «Ирония», по Блоку, — оборотная

сторона той же «лирики», она определена теми же социальными

обстоятельствами, что и «лирика» («конец очага», т. е. разлом и распад старых

жизненных условий), и она так же двойственна, как и «лирика». «Ирония»

представляет собой особо болезненную степень сознания отъединенности в

условиях общественного разлома; она есть тот самый нигилизм, предел

опустошенности, к которому ведут крайности «лирики», ее односторонность. С

этой точки зрения «ироническое» сознание все омертвляет, носители его

подобны больным: «Перед лицом проклятой иронии — все равно для них: