А. Блок. Его предшественники и современники
Шрифт:
только единичными. Общих способов подхода к современному человеку в
поэзии подобная ситуация не может дать ни при каких обстоятельствах, — само
такое острое чувство социальной тревоги может быть какой-то краской в более
широко развертываемом лирическом характере, но не его основой Проблема
основ лирического характера по-прежнему остается проблемой, сама же такая
ситуация в общем ряду блоковских стихов неизбежно становится
повествовательной, «рассказом в стихах». Она и выступает в книге «Земля
снегу» как рассказ в стихах, среди других повествовательных сюжетов раздела
«Мещанское житье». Принципиальное творческое значение для эволюции
Блока имеет как раз весь этот раздел в целом. Он переходный, этот раздел, его
потом, во втором томе блоковского собрания лирики, не будет, — сейчас же он
необыкновенно важен. Поиски нового лирического характера здесь выступают
в виде цепи стихотворных рассказов с максимально возможными для Блока
этого периода социально-конкретными сюжетами; наибольшее значение имеют
сюжеты городской жизни. Бытовая конкретизация ставит целью социально
определить происходящее. Персонажи, выступающие здесь, должны быть
людьми социальных низов, «простыми людьми» — в этом смысл,
вкладываемый Блоком в слова «Мещанское житье». Сам быт в его социальной
определенности должен быть поэзией, лирикой в новом качестве, — не поэзией
неопределенных, условно-стихотворных, хотя бы и очень напряженных,
внутренне подлинных эмоций, но эмоций, присущих вполне определенному
кругу людей. Эпиграфы из Ап. Григорьева и Гейне ко всему разделу
подчеркивают общую установку на единство лиризма и социальности, на
необходимость насыщения конкретных в бытовом и социальном смысле
сюжетов внутренней поэзией.
Основной персонаж этого ряда стихов — обитатель чердака с «окнами во
двор», социально обездоленный человек с присущим ему кругом мыслей и
переживаний. Главное в свойственном ему чувстве жизни — трагизм,
проистекающий из нужды, покинутости, одиночества, бесперспективности в
духовном и непосредственно жизненном планах Это же трагическое восприятие
жизни является основным источником поэзии лирических характеров,
выступающих в стихах. С одной стороны, вся жизнь исчерпывается замкнутым
отрезком, четко отграниченным «куском» общественных отношений, ставших
предопределенностью быта, чердаком, колодцем двора:
Одна мне осталась надежда:
Смотреться в колодезь двора
Светает. Белеет одежда
В рассеянном свете утра
(«Окна во двор», октябрь 1906)
Эта замкнутость порождает чувство социальной бесперспективности и
одновременно — внутренний трагизм, духовную безнадежность:
Ты спишь, а на улице тихо,
И я умираю с тоски,
И злое, голодное Лихо
Упорно стучится в виски…
Но это же трагическое чувство и социального, и личного одиночества,
распадобщественных связей, вытекающий из их суженности, замкнутости,
предопределенности всего «социальной клеткой» чердака, куда заперли героя,
рождает также ощущение особой внутренней свободы: ничто не висит
тяжестью на ногах, все куда-то отлетело, и остался голый, «рассословленный»
человек:
Эй, малый, взгляни мне в оконце!..
Да нет, не заглянешь — пройдешь…
Совсем я на зимнее солнце,
На глупое солнце похож
Таков финал стихотворения — обитатель городского чердака, с его точно
расчерченной, замкнутой колодцем двора и собственным одиночеством
жизнью, оказывается в итоге блоковским «бродягой», человеком «без очага»,
вышедшим на вьюжную площадь, а затем и на бескрайние российские
просторы. Разные стороны блоковской деятельности переходного периода
оказываются внутренне тесно взаимосвязанными.
Именно этот распад общих связей настигает обитателей чердаков в их
единственно оставшихся поэтических связях с миром. В стихотворении «Хожу,
брожу понурый…» (декабрь 1906 г.) рисуется тихая любовь обитателя чердака:
Зачем она приходит
Со мною говорить?
Зачем в иглу проводит
Веселенькую нить?
Но так как эта «веселенькая нить» — единственное, что изнутри связывает
обитателя чердака с миром, то она неизбежно оказывается крайне непрочной;
на лице героя стихотворения «Хожу, брожу понурый…» лежат белые отблески
окружающих его пустых пространств («лицо мое белее, чем белая стена»); в
стихотворении «На чердаке» рисуется финал этой одинокой любви:
Чтоб была нарядна
И, как снег, бела!
Чтоб глядел я жадно
Из того угла!..
Слаще пой ты, вьюга,
В снежную трубу,
Чтоб спала подруга
В ледяном гробу!
Такой же финал романа настигает женский персонаж этого «чердачного»
повествования в стихотворении «Не пришел на свидание» (февраль 1908 г.); в
обобщенном виде трагизм одинокого существования городского
«рассословленного» человека дается в открывающем весь этот ряд стихов
произведении «В октябре» (октябрь 1906 г.):
Лечу, лечу к мальчишке малому
Средь вихря и огня…
Все, все по-старому, бывалому,
Да только — без меня!
Обитатель чердака бросается из окна в колодец двора, и этот человеческий
конец оказывается наиболее широким, общим, характерным для всего ряда
стихов воплощением внутреннего единства темы в ее одновременно и
лирическом, и социальном аспектах.
Социальная определенность лирического характера оказывается, таким
образом, односторонней, лишенной большой общественной перспективы.
Характерна возникающая аналогия со стихотворением «Митинг» из стихов о