Ад без жала

– Я понял, господин, я понял, что есть Ад! Это всего лишь деление живых клеток, и все, все существа, все растения поддерживают его бытие!

– Какой "живой клетки"? Какое деление?

– Ты не знаешь, ведь клетка - в основе всего живого. Ах, если бы жизни не было в этом виде, в этой плоти...

Бенедикт вырвался; врач побежал, нелепо всплескивая руками. Он мог бы воплотиться журавлем или аистом, но трансформация почему-то не давалась ему.

***

Наверное, не прав был грешный врач - Ад создается душою и Духом. Но ему виднее все, что касается плоти, а она - вещь довольно жуткая. С момента того свидания с Радамантом Бенедикт заскучал и стал суетлив. Воспоминание о времени почти оставило его, а вместе с ним и злоба с завистью. Тогда оказался он - так сновидение заменяет один эпизод другим, внешне совершенно чуждым - в качестве столоначальника в одной канцелярии Преисподней. Столоначальник тут буквально возглавлял длинный стол, исписанный и изрезанный от скуки. Ящики в торце пока были пусты, а чиновники еще не собрались.

Пришел курьер, принес три бутылки чернил - черные (с ведро), красные (с кувшин) и золотые (крошечный пузырек); ушел и вернулся с чернильницами. Пришел второй, принес связки белых и черных перьев, подарил якобы от себя перочинный ножичек. Пришел третий, сгибаясь под стопами бумаг одного формата, но различных блеска и толщины. Четвертый принес конверты, сургуч и все, что надо для запечатывания.

Четверо поклонились и стояли, чуть пригнув головы.

– Вы остаетесь в моем штате?
– спросил Бенедикт.

– Нет, господин столоначальник, - ответил тот, кто принес бумагу, и пошевелил затекшими плечами.
– Разрешите идти?

– Что ж, разрешаю.

– Да!
– встрял носильщик перьев, который совсем не устал и переминался с ноги на ногу.
– Нужно еще шесть канцелярских книг, карандаши и линейка, но Вы это сами добывайте, у нас нет.

Что-то нужно дать ради журналов? Но что? Деньги тут не в ходу?

– Знаете, я новичок - так не поможете ли вы мне, у вас все-таки опыт?

Носильщик бумаги даже не оглянулся; носильщик перьев выскочил за дверь. Человека с конвертами уже не было, а вот Чернилка понял, что опоздал уйти, и недовольно вздохнул.

– Чем могу быть полезен?

– Ваш коллега сказал о шести журналах, линейке и карандашах. Так не могли бы Вы хотя бы сказать мне, где все это есть?

Тот потер затылок:

– Я вам принесу.

– Что я буду должен? Не знаю, что здесь в ходу...

– Словечко замолвите как-нибудь.

– Благодарю, понял.

– Пока это сложно для Вас, журналы. И вы не должны бы видеть, как... Они совсем обленились...

– Так вы все-таки обязаны обеспечить этот стол журналами, да?

– Ну да. Я принесу.

И правда, принес. Шесть журналов, уже расчерченных на первой и второй странице десятком узких граф. И еще две огромные книги учета тех жертв, чьи имена начинаются на К и L. Бенедикт поблагодарил и записал имя курьера - оно начиналось на Р.

А штата нет как нет, что поделаешь! Делать нечего. Бенедикт налил себе чернил черных, выбрал лист средней ценности и перо с довольно широким концом, сел и начал писать. Писать было даже приятно, шрифт красив и экономен, что для готики характерно, латынь мерная и не вычурная. Потом он понял, что по наитию записывает некий основополагающий приказ. То были должностные обязанности адских служителей. Прав у них, само собою, не предусматривалось никаких. Целей деятельности, как ни странно, тоже. Как и следовало, много общих словес - и указаний, за что и как адский служитель должен оказаться в роли жертвы (это хотя бы понятно и конкретно!). Этот угрожающий отрывок Бенедикт отдельно переписал красными чернилами, чтобы повесить на стене. Важно было всячески поддерживать животную форму существования и уметь ею пользоваться, но тщательно избегать постыдных растительных форм - последнее является терминальной стадией адского выгорания.

Приказ второй касался жертв. При жизни Бенедикт думал так: жертв надлежит держать в черном теле и полнейшем отчаянии, чтобы они сокрушались о содеянном вечно, но раскаяться по-настоящему и спастись не могли. Нет, оказывается, совсем не так. Цели пребывания жертв в Аду ничего не значат для них самих, и это особенное мучение. Ни знания, ни надежды, ни спаси Сатана, покаяния! Покаяние следует пресекать хитро, решительно и устрашающе. О животных формах жертв ничего не говорилось - значит, в цели Преисподней трансформация душ никак не входило. Сам термин "душа" не употреблялся, очень редко упоминался Дух. Значит, Преисподняя существует только ради того, чтобы поддерживать свое собственное бытие, и в вечном своем распаде как-нибудь незаметно для себя не развалиться. А он-то думал, что Ад нужен хотя бы для тех легкомысленных странников - они ходят туда, как добропорядочные бюргеры в тюрьмы, и развлекаются созерцанием сумасшедших и преступников.

Ничего не говорилось о том, как именно жертве предписано переживать муки. Всякие упоминания о том, материальна ли душа и материальны ли адские мучения, воспрещались строжайше и карались дополнительными, но вечными муками. Запрещалось также тайно или явно владеть совестью, распространять ее и даже упоминать о ней. Одержимость ею рассматривалась как способ зависимости типа чревоугодия или пьянства и каралась дополнительно как смертный грех. Слово "покаяние" сокращалось как непристойное, а его употребление каралось специфически, муками стыда. Следовательно, были важны только греховные помыслы, допущенные именно в Аду, а мирские грехи здесь значения не имели.

Никаких готовых правил поведения, отношений и субординации для жертв, палачей и чиновников не предусматривалось. Между строк можно было прочесть, что эти правила следует держать вне сознания и при этом изменять на каждом шагу. Хорошо же!

Значит, мучение - это не процесс, никакой цели для жертвы он не служит. Процесс вне времени существовать не может. Все процессуальное и целенаправленное позволяет не раствориться в Преисподней. Для палача призрачная надежда - не надежда даже, а предчувствие - состоит в изменении формы души и в безупречном овладении формою зверя.

Приказа об устройстве и смысле Преисподней в целом так и не последовало. Ах, да! Все документы пишутся на древних языках, выбор языка от чиновника не зависит. Красными чернилами надлежало пользоваться самому столоначальнику, а золотом выводить имена Миноса, Радаманта, Эака, писать их не иначе как лебединым пером в память о Платоне, обернувшемся лебедем перед смертью, который их в одном диалоге прославил на века. Имя же Сатаны писалось черными чернилами и орлиным пером. Понятия "Ад" и "Преисподняя" пишутся с заглавной буквы и употребляются вольно, как синонимы - но за нарушение вкуса в их употреблении можно пострадать дополнительно.

Закончились оба указа, и осталась от них довольно гадкая умственная оскомина - подобострастный трепет, ибо все приказы и указы пишутся здесь как откровение, и недоуменное, любопытное отчуждение. Понять все это было можно, а вот попытки анализа очень быстро заводили в тупики, порождая отвратительную латынь, длиннейшие усложненные периоды (хотя урожденному немцу к ним не привыкать) и множество внутренне пустых терминов. Это речь безумца. Нет в ней ни огня, ни вопля, только скрип и жужжание. У Бенедикта от отвращения даже рот пересох, как если бы все это он выговорил вслух и перед толпой. В результате получилось ощущение-сумма: будто бы кто-то перемешал все в уме Бенедикта немытой ложкой, а потом залил поверх какой-то неподходящий соус.