Ад без жала

Тогда новый столоначальник полез сразу в обе книги учета. Он надеялся увидеть хоть какую-то хронологию - пусть воспоминание о всепорождающем Времени, но и этого не было. Открыв книгу с литерой К на корешке, он прочел: первым был Каин, а дальше номера шли уже за миллионы, имена были расположены по алфавиту. Книга была исписана совершенно безличным почерком до последних страниц. В книге L первым оказался Ламех (с пометкою в следующей графе: "пыток не применять, на разум не воздействовать"), а далее по алфавиту. Там, где есть порядок, есть надежда на существование разума, пусть иллюзорная! Можно бы уцепиться за нее, стать преданным ей... Но: дата прибытия жертвы нигде не значится, а это Книги Жертв, жизнь ее не имеет значения. И, что странно, ничего не говорится о грехах, ставших причинами адских мук. Так - а на эзоповом языке читали и писали во времена Бенедикта почти все умные взрослые люди - грех здесь то ли не имеет значения, то ли как раз имеет... Важно, чтобы жертва не знала, почему она здесь, и имела только случайный шанс понять, в чем дело, и покаяться. Да и не было тут смысла в покаянии, верно, ведь муки вечны? Но тогда ее отчаяние наполнилось бы смыслом, что крайне нежелательно. Не лучше ли такое отчаяние, чем отчаяние безо всякого смысла? Вот вопрос, вот вопрос... Грешники Данте претерпевали свое осмысленно и с достоинством. Сам столоначальник запродал себя сюда с ясной целью - это может стать преимуществом, его очередной опорой...

Пока Бенедикт думал так, помещение немного изменилось, стало реальнее. Сделались заметными стены, запрыгали по ним и по жирной столешнице отблески свечей, потянуло салом, воском, чернилами, песком и бумажной трухой. Надо ли продолжать думать?

Лучше просто читать. Вот дополнительная мука - останавливать разум, когда он готов ухватить важное и породить нечто еще важнейшее... Итак, грешную душу сопровождает краткая характеристика. Вот, ближе к концу, некто Куприн - московит, вероятно. Он вечно похмельный сквернослов, но имя его подчеркнуто красным, что означает... постой-ка... продолжительное посмертное влияние. Почему? В Аду этот вопрос почти запрещен - почему и для чего, это вопросы мира. После характеристики есть еще графа, о пытке. У большинства там указано - "как угодно", единицы "тяжелых", "чрезвычайных" и "невыносимых" мучений. Куприн этот влиятелен, сам по себе мелок, и в графе о муках не указано ничего особенного. Странно, но ты не думай... Вот это и есть еще одна пытка, очень, соглашусь, изящная.

Ага! Ближе к концу тома "L" описан некто очень значительный, чье имя вписано красным, сеявший войны и раздоры, породивший ересь; упомянуто в кои-то веки то, что он сделал в мире - это нужно и для Преисподней. Поскольку человек этот - композитор (неважный), проповедник и переводчик (очень, очень любопытный), то было предложено быстро перевести его в отдел пропаганды и искажения информации. Он решительно отказался и отказывался впредь в такой грубой и враждебной форме, что некий ясный, но бездарный ум хотел попробовать его в качестве палача - но от такой благоглупости отказались прямо тут же. Против пребывания в Аду этот грешник не возражает, так как считает, что сам виноват и спасения не заслужил. Стали решать вопрос о том, как перевести эту всем надоевшую, всех обидевшую душу прямо в Чистилище. Вот будет весело - ведь даже само понятие о Чистилище этот еретик решительно отвергает! Этот лжеучитель Крысловом Ада, значит, стать отказывается. Но Крысоловом в мире был и будет, даже лучше - ловцом человеков, а не глупых детей. Его наживки и сети все еще работают. Значит, этот водитель душ, если только ему позволят покинуть Ад, может стать еще одной опорой. Но есть у этой опоры одна очень, очень большая слабость - ересиарх считает, что благодать заработать невозможно и что свобода воли перед Ним, Кого здесь называть не смеют, не стоит ничего.

Ах, как ровно горели свечи, как послушно переворачивались теперь страницы! Книги учета оказались интересны и, что самое важное в Преисподней, их можно было понимать, они заставляли думать и использовать воображение. Вот почему, значит, появились привычные ночные тени и свечи.

Но снова пришел белый неяркий свет, наиболее удобный именно для письма, не дающий теней. Без малейшего скрипа отворилась дверь и вошла старая толстушка с большой плетеной корзиной за плечами. Нижние углы этой корзины задевали ее за пятки, а к углам дальним (корзина та оказалась намного толще носильщицы) прикрепили небольшие и бесшумные колесики. Поклониться старушка не могла, груз мешал, но попыталась сделать реверанс.

– Вот, батюшка, велено разобраться Вам.

– Что это?

– Я неграмотная, не знаю, что такое. Велено разобрать.

– Ладно. Спасибо.

Освобожденная служанка выкатилась за дверь, как большой шерстяной клубок, и только тогда Бенедикт спохватился:

– Матушка, кому же разбирать? Передай, пусть помощь посылают.

– Скажу, скажу, батюшка! Не извольте беспокоиться.

Все, ушла. И тогда Бенедикт нехотя отложил книги учета и подтащил к себе корзинищу. Вошла вторая служанка с точно такой же корзиною, потом слуга с двумя ящиками бумаг, потом мальчишка с четырьмя папками... При жизни столоначальника бросило бы в холодный пот. Но здесь он всего лишь подавил рвотное движение, сорвал печать с самой первой корзины, отбросил крышку.

Как он и подозревал, там были доносы - они здесь называются докладными. Жертвы думали, что держат адских слуг под контролем и могут заставить их сделать-не сделать что-то, но доносили почти всегда на таких же жертв. Что ж, для иллюзии могущества нужно оказаться хоть на вершок повыше, чем прежний равный... Но кое-где упоминались и служители - надо было затребовать книги учета адских слуг, чьи имена тоже начинаются на К и L. Если выдадут такое.

И, засучив рукава в самом прямом смысле этого слова, столоначальник полез в корзину. Поминутно справляясь с томами К и L, начал работать монотонно и быстро.

Через несколько минут он начал громко сквернословить - некоторые имена были написаны со слуха и начинались на самом деле не с К, а с С! Эти бумажки следовало отложить, передать по назначению, и разругаться с теми, кто эту пакость прислал - безграмотные этого заслуживают вполне! Второе затруднение заключалось в том, что господин Лошак, например, не всегда подавал докладную на госпожу Капелюху или наоборот! Комм мог жаловаться на Субо, а Токарев - на Лоуренса или Метелла. И что с этом делать - и "истцы", и "ответчики" чаще всего были именно жертвами! Тогда, наложив резолюцию, касаемую "подопечного" этого стола, следовало передать докладную в соответствующий отдел. Далеко не все фамилии можно было обозначить латиницей - скажите, как поступать с человеком, чье имя начинается со щелчка или чмоканья? Были и просто ошибки: Ириней, допустим, аккуратно доносил на Валентина и Маркиона, что последние по существу являются не христианами, а язычниками, и потому находиться в Преисподней недостойны, не имеют права! Эту докладную со въедливым сладострастием Бенедикт отложил далеко в сторону.

...

Рассортировав обе корзины, оба ящика и все папки, Бенедикт потрудился подумать и о резолюциях. Но, разогнавшись, остановился разумом и похолодел, как при жизни: надо ли усугублять чьи-то мучения? надо ли облегчить их? Имеет ли это смысл, если вопрос о смысле вообще в Аду правомерен? Что ж, бумага идет по инстанциям, а люди забавляются, якобы контролируя ситуацию. И, что важнее, ждут исхода, потому что у них есть хоть мизерная, но цель - так они творят себе иллюзорное время, смеют надеяться. Нет смысла, его не подделаешь - зато есть вроде бы власть и вроде бы время. Потому-то большинство докладных Бенедикт и решил оставить без последствий - пусть идет себе бумага по кругу, а автор ее ожидает чего-то. Надо было составить и уведомления "ответчикам", что докладные на них поданы - но сохранить в тайне, от кого и за что: тогда они и помучаются тревогою, и при этом явного вреда причинить не осмелятся... Надо бы, но совершенно не обязательно. Вот если он изволит наложить резолюцию, тогда и потребует кого-то себе в помощь писать такие отписки. Хороший бюрократ умеет тянуть время (здесь эта тягомотина как раз и создает ощущение времени) и правильно, осмысленно предаваться административной лени. Но четверть самых глупых докладных, полных кретинических измышлений и фантастических клевет, он завизировал - рекомендовал наказать истца. Кое-где попало и жертвам, самым тупым. Глупость должна быть наказуема, у него всегда было именно так!

После этого он начертал душераздирающую докладную на столоначальника отдела С и его безграмотных подчиненных. Дальше следовало "сделать выжимки": написать отчеты на каждую сотню и тысячу доносов - словом, превратить массу мелких кляуз в одну большую, о причинах недовольства и о тех людях, что вызывают его чаще всех остальных. Он так и сделал. Разложив стопками то, что требовало передачи, подготовив бумаги для того, чтобы послать их на все остальные буквы и то ли в самые верхние, то ли в нижайшие инстанции, Бенедикт, весь в поту и в пыли, одумался. Для чего все это было нужно и кому? И тогда он, одной только злостью побуждаемый, решился создать общий отчет и застрочил, скрипя и пером, и зубами.

...

Все это было хорошо. Люди, чьи имена начинаются на К и L, своими грехами не отличаются от всех остальных. Значит, большой отчет станет общей панорамою Преисподней, из этого можно будет сделать выводы и что-то предпринять, но не для дела, не забывай - для себя.

Но только Бенедикт продумал это, у него закончились чернила. Он недовольно огляделся. Кто-то прошептал: "Осатанел совсем, бюрократ", это пробудило его окончательно.

***

Их существование следует подтвердить. В Преисподней что-либо доказать невозможно из-за неустойчивости множества смыслов, но подтверждать приходится на каждом шагу. Бенедикт, приходя в себя, мимолетно подумал о какой-то ошибке, совершенной случайно, но мысль не успела оформиться. Те, кто пришли, не задумываясь об этом, громко подтверждали непонятно кому, что они здесь есть.

– Понимаете, они все время пили чай, чай, чай. Или делали вид, что пьют, - рассказывала девушка.

– И при этом не ходят в туалет, да?
– хихикнул юноша.

– Фу, да как Вы...

Сначала Бенедикт увидел стол. Казалось, что все пришли, но конец этой широкой доски терялся в пыльном мареве. На расстоянии чуть больше человеческого роста от него сидел паренек, а напротив него - девушка, они-то и болтали. Девица при жизни покраснела бы, но теперь она всего лишь привычно сжала губки, чтобы не захихикать тоже. Молодой человек чуть пригнулся и требовательно, с любопытством глядел на нее. Девушка заметила первой, что начальник уже проснулся. Не торопясь, она встала и сделала легкий реверанс. Следя за нею, поднялся мальчик и коротко кивнул головой.