Ад без жала

И зря он это сказал, зря рассмеялся. Нина сверкнула серыми глазками, сделала холодный взгляд и уселась на стул, не дожидаясь разрешения.

Какую-то ошибку Бенедикт совершил еще до этой! Но какую именно? Он пока не понял.

Алекс распахнул дверь, и двадцать девять курьеров и служанок строем вошли в отдел. Это были профессионалы - не ломая строя, не замедляя шага, бесшумно, они разобрали пачки документов и удалились так же беззвучно и быстро, как и пришли. Алекс утопал на свое место и уставился на столоначальника, изображая собачью преданность. Нина продолжала дуться. Когда Бенедикт попросил ее принести кувшин красных чернил и связку перьев пожестче, она демонстративно подумала (очень шумно!) стоит ли послушаться сразу. Алекс отвлекся от начальника (он принял его за кого-то вроде бывшего учителя, чьи манипуляции шиты белыми нитками) и одобрительно улыбнулся ей. Тогда вышла она, и наступила время отчета для маленького придиры, который считал себя одновременно и ребенком, и взрослым. Бенедикт спросил о первом попавшемся:

– Александр, как Вас пустили сюда с этими крестами?

– Они, - гордо ответил тот.
– Посвящены Сатане.

– Вы его видели?

– Нет, он меня не принял.

– Хм-м. Скажите, а Вы пришли в отдел КL сразу?

– После чего? А, нет. Я дважды пробовался на палача, но меня все время тошнило, - Бенедикт не совсем понял, в чем признается юнец - в позорной трусости или все-таки считает это доблестью? Озаботившись (на самом деле Бенедикт побаивался этого Алекса), столоначальник спросил еще:

– Вы знаете, из-за чего попали в Преисподнюю?

– Я сам сюда хотел!
– гордо заявил юноша.
– Но Сатана не призвал меня пока...

Причины оказались еще глупее, чем у Нинель. Молодой человек читал "Божественную Комедию", но ни "Чистилища", ни "Рая" не осилил: не понял аллегорий, а читать примечания было скучно. Он всегда симпатизировал Сатане, назло новокрещенным родителям и православной бабке, а потому занялся готикой (Бенедикт понял, что это не строительство соборов и не изучение искусства и уж тем более не каллиграфия). Видимо, Князя Мира Сего молодой человек не впечатлил, так как падал в обморок от вида крови и никаких жертв приносить не мог. Тогда он решил не дожидаться призыва и не мучить себя. В этой жизни, и у детей (все они дураки) и у взрослых (они - совершенные идиоты) все очень скучно, а выхода из этого нет. А вот в Аду, как его видел этот Данте, все очень даже интересно. Поэтому он стал приучать себя к виду крови, делать надрезы на руках. Он научился не падать в обморок. И тогда же где-то прочитал, что так проявляется его неосознанная тяга к самоубийству и саморазрушению. Приятели сочли, что он ведет себя позорно, и оставили его. Но он, неукротимый, не желая признавать ни утрат, ни боли, ни собственной мизерности, залез на крышу пятнадцатиэтажного дома и прыгнул оттуда вниз. Еще в падении он сошел с ума и почувствовал, как его душа распалась на части. Но потом Сатана как-то уладил это, а как - никого не касается!

Мальчику не понравилось, какими круглыми глазами таращится на него столоначальник; Алекс отвернулся и сел, широко раздвинув ноги. Штаны на нем были плотные, синие и словно бы специально разодранные пошире на коленях и порезанные на бедрах. Зачем так портить прочные, хорошие штаны, они-то е заживают?

Господи, помоги! Эти двое, дети они или просто идиоты, не понимают, что наделали! Они как младенцы, которые хотят конфетку и потому давятся и плюются хлебной жвачкой. И теперь навечно останутся не детьми и не взрослыми, ведь в Преисподней не растут, они будут скучать и возненавидят первую попавшуюся жертву. Они - самоубийцы, потому в них есть очень мелкие наклонности палачей... Но что же с ними делать, как их развлекать, как создавать иллюзию роста и деятельности? Или пусть мучаются и мучат - но мучить будут его, Бенедикта!

...А ошибка была элементарна: столоначальник С не был виновен в посылке тех документов. Он, скорее всего, знать о них не знал: они должны были попасть к нему, но не попали. Для бывшего преподавателя логики и нынешнего бюрократа перепутать входящие и исходящие - нелепая ошибка! И подвести коллегу... Но докладная уже пошла по инстанциям, Бенедикт отправил ее, а теперь следует написать опровержение.

***

Пока Бенедикт усмирял панику, девица принесла все, что надо; дети о чем-то беседовали, хихикая время от времени. И тут Господь, упомянутый мысленно, кажется, сжалился над столоначальником. Осторожно приоткрыв дверь, вошел некто третий. По сутулости его и согнутым локтям можно было надеяться, что он - чиновник, из маленьких. Человек этот не поздоровался, не поклонился, не осмотрелся, как если бы всегда работал именно здесь. На нем коробом стояло одеяние из ворсистого сукна. Оно походило на привычные Бенедикту одеяния университета, но оказалось затейливее - с широким отложным воротником и вторым, стоячим. Отвороты второго воротника покрыли, видимо, крашеной кошкой, потому что намеки на полосы было все-таки видно. Одеяние новое, а вот сапоги рыжие и с заплатами, головной убор с козырьком расплющен и засален. Человек очень бережно снял суконное одеяние и повесил его на крючок у входа; пола завернулась, открыла подклад из маркого белого коленкора. Поправив полу, человек отошел полюбоваться одеянием и только потом развернулся к Бенедикту.

Тот видел словно бы себя на посту ректора, такое вот кривое зеркало. Один нелепый старикашка в "почти новом", но уже обвисшем одеянии оглядывал другого, одетого в безобразное то ли черное, то ли зеленое нечто с протертыми локтями, но с блестящими пуговицами. Один был высок, тощ и гибко-неподвижен, второй - скован и суетлив, низенький и какой-то словно бы отечный. Оба выглядели небритыми, как очень и очень многие мужчины в Аду: душа в Преисподней сохраняет облик тела, в котором застала ее смерть, а побриться прямо во время агонии почему-то приходит в голову далеко не каждому. Щетина начальника отросла довольно ровно, смягчив довольно хищные линии челюсти, а у новичка росла островками возле ушей, в углах рта и подбородка. Новенький оказался рыжеват, волосики младенчески-легкие, а на лице конопушки и глубокие рубцы от оспы. Носик уточкой. Как бы и нет лица, но все-таки это лицо, и вполне определенное.

– Так! Александр, Нина! Возьмите бумагу, перья!

– Что нам делать?

– Учиться писать пером, пока на вашем языке. Пишите каждый о том, какой он человек. Я этого все равно прочесть не сумею, поэтому можете не врать.

Мальчик и девочка переглянулись, громко вздохнули, но послушались.

– Здравствуйте! Я барон Бенедикт фон Кройцерхауфен, ваш столоначальник и бывший ректор провинциального университета.

– Я знаю, Ваше превосходительство.

– А кто Вы?

– Я титулярный советник Башмачкин, Акакий Акакиев, Ваше превосходительство.

Так. Надо называть его как-то иначе, но не по имени же?

– Так Вы чиновник?

– Да, Ваше превосходительство.

– Вас сюда сама судьба послала!

Тут уже и детки оторвались от бумаг.

– Акакий Акакиевич!
– как-то слишком уж восторженно вскрикнула Нинель.
– А мы Вас знаем!

Титулярный советник покраснел (странно, остальные краснеть не могли, ибо в Преисподней нет крови) и сморщился, не собравшись с ответом. Он словно бы отупел и задумался так, как это делают животные. А Нинель продолжала свое, и было страшновато от визгливых ее интонаций; возможно, что и новенький оторопел.

– Да! Писатель Гоголь сочинил повесть про Вас и про Вашу шинель.

– Ага. В школе проходили, - Алекс хихикнул: на языке его времени имя чиновника воспринималось довольно неприлично.

– Вам ее вернули?

– Шинель? Вот она!

– А как?

Тут новичок расплылся до ушей: вслед за ним, насколько это возможно в Аду, просиял и Бенедикт - новенький хотя бы умеет писать, если дружит с литераторами. Чиновник рассказал вещь совершенно неожиданную:

– Вернул апостол Петр. Он меня проводил и у входа отдал шинель. И говорит: "На, вот она, душа твоя, шинель!". Пошутить изволил. А она и впрямь как душа...

– Апостол Петр?
– поразился Бенедикт.

– Да!

– Какая честь!
– встрял мальчишка, но Акакий иронии не заметил и возбужденно продолжал:

– Но у него не было с собой ключей. Наверное, я...

– ...не такая важная птица?
– гнул свое Алекс.

– Да. Титулярный советник... Он меня проводил, а статуя у входа ожила и подняла плиту.

Вот как надо его называть!

– Акакий Акакиевич, у того, кто поднимал плиту, был хвост?

– Что же Вы говорите, Ваше превосходительство! Не может такого быть. У него ноги спутала змея...

– Все понятно.

Тот, кто поднял плиту - это Минос, все ясно. Данте видел его и чуть ли не говорил с ним. Интересно, юнец это запомнил? Наверное, нет - сидит и молчит, а ведь Минос распределяет грешников по кругам Ада: сколько раз обмотается хвост Миноса вокруг грешника, в круг с таким номером он и попадет. А Акакия он почему-то не захлестнул, не пошевелился! Тот, кто шутил - третий судья, Эак. Спору нет, смотрится он хорошо, но он - идиот. Его касаются глупые, случайные смерти, но не грехи. Стало быть, новенький принадлежит Эаку и может не понимать, что с ним и где он. Бенедикт насторожился. Если придется защищать Акакия от мальчишки, мучений станет чуть побольше. А тот не понимает. Московиты подобострастны, а при власти подобны Хаму. Акакий уловил, что столоначальник чем-то недоволен, и весь обратился в слух.