Адаптация
Шрифт:
– Это ребенок? Ребенок? Что они сделали с ребенком?
Пух прорастал в кожу, и накрывал лицо белой маской. Но вот дрогнули ресницы, младенец завозился и раскрыл беззубый рот.
Ева оттеснила его от короба.
– Ничего. Это ее дети. Дочери Евы.
Она закрыла крышку и ладонью смахнула отсутствующую пыль.
– Идем. Похоже, теперь она полуживородяща. Эмбрионы дозревают в кувезах. Разумное решение. Смотри,
Они едят ее плоть и пьют ее кровь.
– Что?
– Ева-дубль остановилась.
– Что ты сказал?
А разве он произнес это вслух? Получается, что так.
– Правильно!
– Ева хлопнула себя по лбу.
– Конечно! Эталон. Мерка, по которой скроен этот долбанный улей!
Где под землей растут младенцы, а вырастая, выходят на поверхность. Надевают желтые свитера, юбки и халаты, притворяются людьми, и кто-то скажет, что они действительно люди.
Почти.
– Идем! Надо спешить. Мы должны ее остановить!
И Ева потянула Глеба за собой. Он побежал, пытаясь поскорей пересечь широкую тропу между пластиковыми инкубаторами. Спящие младенцы смотрели вслед.
Кажется, улыбались.
Железный занавес очередной двери распахнулся, пропуская Глеба в жерловину коридора. Сизые плиты, сдвинутые до того плотно, что швы между ними не заметны. Врезанные ленты ламп. Пуки проводов, перетянутые пластиковыми кольцами. Гудение генератора, ощущаемое сквозь стены.
– Мы под бункером, - сказала Ева, облизывая пальцы.
– Мы ведь под бункером?
Пожалуй. А значит, почти у цели.
Он успел приблизиться к ней еще на несколько шагов, когда в шею вошла игла. Глеб хотел вытянуть ее и поймал еще одну.
Мир закувыркался, расплываясь беззубой младенческой улыбкой. У мира были синие глаза и бешеный пульс, которым захлебнулось сердце.
Убрав пневматический пистолет, Ева подняла и огнестрельный.
Все шло хорошо. Ева переступила через лежащего и двинулась к цели, напевая:
– На золотом крыльце сидели...
Интерлюдия 2. Когда взрослые остаются детьми.
Она все-таки приехала на похороны, хотя Адам предупреждал, что присутствие ее будет не уместно. Ей было наплевать на предупреждения, а может, Ева нарочно явилась, надеясь позлить его.
Не вышло. Настроение
Адама не располагало к злости. Он просто отметил ярко-красный цвет ее авто и черный костюм с короткой плиссированной юбкой. К ней прилагался жилет с длинными фалдами-хвостами и высокий цилиндр. Белый атлас головного убора неплохо сочетался с голубыми волосами Евы. В одной руке Ева несла торт, в другой - трость.– Привет всем, - сказала она и помахала рукой, той, которая с тростью.
– Я не сильно опоздала?
Люди повернулись к ней. Смотрели. Злились. Молчали.
И Ева с легкостью разбила тишину:
– А тут даже красиво. Эти деревья, эти памятники... готикой отдает.
Торт она поставила на гроб и, подойдя к Адаму, поцеловала. По-сестрински, в щеку, но прикосновение ее губ все равно было неприятно.
– Зачем ты тут?
– шепотом поинтересовался он, разглядывая собравшихся. На лицах читалась неодобрение. Пухлая женщина в черном прекратила плакать и лишь мяла платок. Долговязый парень с косой белой челкой изо всех сил пытался казаться невозмутимым. У него не получалось.
– А ты зачем?
– парировала вопрос Ева.
– Могла бы не выпендриваться.
– Ну, - Ева взяла его под руку.
– Это вы выпендриваетесь. И знаете, что выпендриваетесь. Похороны гроба. Что может быть идиотичнее?
– Поэтому торт?
– Он траурный. В черной глазури. Вкусная, кстати.
Откашлявшись, священник продолжил прерванную молитву. Женщина зарыдала. Парень, склонившись к ней, стал нашептывать что-то на ухо. Жаль, слов не слышно.
– Жаль, слов не слышно, - повторила вслух Ева.
– Тебе ведь тоже интересно? Я знаю. Мы одинаковые.
– Мы разные.
Адам явился на кладбище в назначенный срок. Он выбрал костюм, соответствующий представлению среднестатистического человека о трауре. Он принес розы и лилии. Он выразил сочувствие родственникам.
Его действия не усилили дисгармонию между людьми и бессмертными.
Инцидент не получит негативного общественного резонанса.
– Ты из-за нее велел серию ликвидировать?
– спросила Ева, постукивая набалдашником трости по надгробью.
– Потом.
– Сейчас.
Стук становился сильнее. Надгробье крошилось. Священник сбивался. Скорей бы закончилось все. И права Ева: все это не более, чем ритуализированный фарс.