Академия проклятий и любви

Эту брошь я нашла, когда была совсем маленькой. Она лежала в шкатулке, что затерялась на книжной полке в старой библиотеке нашего дома. Вместе с ней я нашла и небольшую картину размером с ладонь. На ней была изображена моя мама в традиционной фиолетовой мантии академии, а к её груди была прикреплена эта брошь.

Увидев изображение матери, я, будучи маленькой девочкой, очень взволновалась. Я смотрела на маму и рыдала, а мама наблюдала за мной с картины своими большими серыми глазами и широко улыбалась. Своим детским мозгом не в силах разобраться, что хорошая идея, а что плохая, я побежала к отцу вместе с этой картиной.

Сейчас я не понимала, чего именно я тогда хотела добиться, но в любом случае я ждала другой реакции. Лицо отца, когда он увидел маму на картине, перекосило от ярости, злобы и ненависти. То был единственный раз, когда я видела, как отец теряет самообладание. Он вырвал из моих рук картину и бросил её в огонь, полыхающий в камине.

Я закричала и бросилась её вытаскивать, пытаясь спасти от огня, но отец перехватил меня, хотя не сразу, ведь я успела обжечь руки. Потом я думала порой, что он сделал это специально, он хотел, чтобы я обожглась. Но в тот момент я, наверное, не обращала внимание на боль, я вырывалась, плакала, кричала, а потом просто замерла, осознав, что все бессмысленно, и с отчаянием смотрела, как улыбка мамы медленно истлевала в огне.

Это воспоминание была смазанным. Пусть я хорошо помнила свои эмоции, но детали, слова, которые наверняка были сказаны, забылись. Но именно тогда я впервые испугалась отца и, возможно, даже замкнулась в себе. Хотя, став старше, я многое стала лучше понимать.

— Почему ты молчишь!? — воскликнула Эсма, её взволнованный радостный голос спугнул мои непрошенные воспоминания.

— Я тебя не слушала, — пробормотала я.

Я так долго приучала себя абстрагироваться от голоса Эсмы, что теперь иногда он превращался в бессмысленный фон, который я не воспринимала.

— Не слушала!? — возмущенно переспросила Эсма. — А я тебе вообще-то сказала, что у меня будет брат или сестра. Мама написала, что она беременна. — она помахала письмом, как флагом.

Эта новость почему-то не вызвала во мне никакого радостного отклика. Возможно, из-за того, что Эсма так её преподнесла.

— Почему у тебя будет? — спросила я. — Разве не у нас?

— Ну, мама же моя. — хмыкнула сестра.

— А отец мой, — напомнила я. — Так что будущий ребенок будет родным и тебе, и мне.

— Ах да, — нахмурилась Эсма. — Ты действительно права, я даже как-то об этом не подумала. Я просто привыкла думать о своей семье, не включая в неё тебя.

Эти слова были сказаны так искренне, что даже не задели меня. Они звучали более естественно и правильно, нежели те реплики Эсмы о том, что она считает меня своей сестрой и любит, как родную.

— Как думаешь? — улыбнулась Эсма. — Это будет брат или сестра?

— Не знаю, — пожала плечами я, — но думаю, что у этого ребенка есть все шансы стать самым любимым.

Эсма, услышав такое, раскрыла рот, чтобы ответить, но так и не подобрала слов. В её глазах промелькнуло осознание и легкое беспокойство, поэтому я усмехнулась, довольная произведенным эффектом.

А еще я искренне надеялась, что будущий ребенок сместит Эсму с её позиций самой обожаемой и ненаглядной и отец не будет так ей потакать.

— Сестренка или братик будут однозначно любить меня сильнее, чем тебя.

— Эсма, сколько тебе лет, а? — я закатила глаза и вздохнула. — Ладно, я ухожу.

С сестрой я больше разговаривать не желала, напротив, мне хотелось побыть в одиночестве, чтобы как следует переварить новость и понять, как же все-таки я к ней отношусь.

Брошь приятно оттягивала ткань кофты и напоминала о том, что я хотела сделать уже давно, но так и не решалась. Но, наверное, пришло время.

Картинный зал академии был исполинских размеров. Архитекторы приложили немало сил и времени, чтобы магически расширить внутреннее пространство зала.

В выходной здесь было достаточно студентов, чему я не была рада. Мне казалось, что все знают, зачем я сюда пришла, и потешаются надо мной. Конечно, это было не так, но чувство, что я совершаю унизительное преступление, не покидало меня.

Картины в зале плавали, как рыбы в толще воды. Они лениво парили в воздухе, стремясь столкнуться друг с другом и задеть зазевавшихся студентов. Я покосилась на пару ребят, которые пытались достать одну из картин, что улетела под витражный потолок и не собиралась спускаться.

Я же прошла дальше, в ту часть зала, где находились картины, изображающие выпускников прошлых лет. Здесь было меньше народа, поэтому я почувствовала себя свободнее.

Отыскать нужный факультет и год выпуска не составило труда. Всматриваясь в картины, я искала конкретное лицо, но не была уверена, что узнаю его. Все-таки я совсем забыла ту картинку, сгинувшую в огне. Перед внутренним взором маячила только улыбка, но узнала я маму вовсе не благодаря ей.

Я ухватила картину за край рамы, не позволяя ей уплыть от меня, и, приблизившись, с жадностью вгляделась в девушку, которая стояла в центре и обнимала подругу, ставя рожки над её головой. Студенты выглядели такими беззаботными и счастливыми…

Я коснулась фигурки мамы, и рядом материализовалось еще одно изображение. Портрет. На нем мама тоже улыбалась, но слишком натянуто, неестественно, будто пыталась казаться серьезной и взрослой.

Теперь я поняла, почему все говорили, что я так на неё похожа. Потому что они это говорили не просто так. У меня был тот же овал лица, те же серые глаза и пепельно-древесные волосы. Сначала я подумала на долю секунды, что это моё изображение, но нет. Это было изображение Лины.

Конечно, мы с мамой различались, но эти различия бросались в глаза только после длительного разглядывания. У меня черты лица были острыми, у Лины — мягкими и нежными. Лицо мамы вообще было очень милым, открытым, с трогательными пухлыми щеками, которые мое же лицо грубо вытеснило выразительными скулами.

Чем дольше я смотрела на Лину, тем сильнее ныл и болел внутри давно загрубевший шрам. Вспомнились слова бабушки, матери отца, от которой я и узнавала всё о маме.

— Смотрю на тебя и вижу её, — говорила она, — думаю, и мой сын тоже. Подумать только, ты всё взяла от этой ужасной женщины. Точная копия. И характером, наверное, в неё пошла. Я уверена, ты будешь такой же непостоянной и подлой. Говорила я сыну, что столь сильная и безумная любовь ничем хорошим не закончится…

Бабушка часто говорила про маму, ругала её, не скрывая своей неприязни. Она и меня особо не жаловала, но хотя бы приглашала к себя в гости, в отличие от Эсмы, которую она на дух не переносила. Потом я, став старше, избегала поездок к родственнице, чтобы не портить себе настроение. Жестокие слова бабушки, которые она щедро отсыпала мне, срывались с её губ подобно ударам хлыста.

Но, к моему удивлению, именно от бабушки я узнала, что родители мои любили друг друга до безумия. Они познакомились еще будучи подростками, поженились очень рано, души в друг друге не чаяли, а потом Лина пропала, оставив мужа и двухгодовалую дочь.