Алеф (CИ)

– Не знаю, милая.

Ева помолчала.

– Пап, а как это вообще бывает?

– Что именно?

– Ну, почему люди могут разлюбить?

Хороший вопрос.

– Ну, - я оглянулся вокруг в поисках чего-нибудь, что могло бы мне помочь, и увидел на прикроватной тумбочке стакан.
– Видишь стакан?

Ева кивнула.

– Представь, что это человек. Теперь смотри: у стакана много граней, но тебе видны сейчас только четыре, значит, ты, хоть и знаешь, что это стакан, но судишь о нём только по этим четырём видимым граням. Согласна?

– Наверное.

– С обратной стороны стакан может оказаться и битым, и грязным. Значит, ты видишь не сам стакан, а его образ, который построило твоё воображение, опиралась лишь на эти четыре видимые тебе грани. Это называется гештальт.

– Как?

– Не важно. Суть в том, что, если повернуть стакан другой стороной, и она окажется, скажем, с трещиной, то твоё сознание сразу перестроит готовый образ, и, хотя ты будешь знать, что стакан тот же, его образ станет немного другим.

– С трещиной?

– Именно. Так же получается с людьми. Сначала ты любишь образ человека, состоящий из четырёх граней, а потом видишь пятую и либо любишь этот новый, уже пятигранный, образ, либо нет. И это только кажется, что разлюбил того же самого человека, потому что на самом деле того, кого любил, уже нет - он исчез, как только появилась новая грань. Да, и потом, ведь не самого человека любят вовсе, а всегда только его образ.

– Потому что все грани увидеть невозможно, - понимающе кивнула Ева.

– Да. На это не хватит целой жизни.

– Жаль, мы не бессмертны, - вздохнула она.

Больше мы с Евой не говорили. Через несколько минут она заснула у меня на плече, а я почти до утра лежал с открытыми глазами.

Я вспоминаю всё это, пока еду в машине, глядя в тонированное окно на небоскрёбы и пешеходов.

Киберград растёт быстро. Сейчас он уже не тот, что несколько лет назад.

Я тоже изменился. Раньше меня обуревали мечты, нелепые и наивные, почерпнутые из книг и фильмов. Мои друзья походили на меня. Нас томило предчувствие великих свершений, и мы надеялись стать знаменитыми, богатыми и счастливыми.

Помню, как мы пили пиво из тёмно-коричневых, то ли запотевших, то ли запылённых бутылок. Обречённые жить на каменных островах городов, поднимаясь вместе с асфальтом всё выше и выше над землёй, слабея с каждым новым достижением цивилизации. Мы родились в странное время, когда вокруг не было ничего, за что можно было бы уцепиться, во что стоило поверить. Нас приучили к мысли, что всё, что нас окружает, - плохо и порочно. Мы не нашли ничего лучше, как отвергнуть действительность и отдаться иллюзии. Нашей верой стало отрицание, оно делало нас сильными и цельными, давало право на место под солнцем. Мы спешили урвать у жизни - пусть даже поддельной - всё, что можно.

Но ты, Мария, не была из породы гончих. Не создавала богов, не искала религии, не стремилась пожрать мир. Ты просто верила, что надо быть честной, не прогибаться под обстоятельства и оставаться собой. К сожалению, всё это - лишь красивые слова. У них есть цена, и порой на то, чтобы оставаться чистеньким, просто не хватает ни сил, ни денег. Я знаю это по себе. Может, и ты, в конце концов, начала что-то понимать. Не знаю.

Суть в том, что для меня ты воплощаешь три понятия - Любовь, Счастье, Ненависть. Когда я тебя любил, то чувствовал лёгкость. Сейчас я тебя ненавижу, и, стоит об этом вспомнить, как я становлюсь маленьким - сжимаюсь в точку, в идею, в представление о существовании. Я задыхаюсь.

Ты хотела, чтобы я перестал торговать мёртвыми детьми, и поэтому убила меня, Мария. Разве это то, к чему ты стремилась? Чувствуешь ли ты, что поступила так, как следовало? Чиста ли твоя совесть?

Я бы убил тебя, но кого мне тогда ненавидеть?

Едва я переступаю порог приёмной, как Мила сообщает, что звонил мсье Этель и спрашивал, не смогу ли я его сегодня принять, и есть ли у меня для него что-нибудь подходящее.

К счастью, вчера нам прислали партию младенцев, и там имелось несколько любопытных образцов. Я говорю секретарше, чтобы назначила Этелю на двенадцать, а сам звоню на завод и прошу прислать мне трёх малышей: сирену, циклопа и пингвина. У первого главное достоинство состоит в том, что его хвост имеет необычайную длину - почти двадцать восемь сантиметров, у второго нет ушей, а пингвин - плод с ластами вместо рук - сам по себе большая редкость. Думаю, будь здесь Фернен, он попытался бы перехватить его у своего друга.

В ожидании Этеля просматриваю финансовые отчёты за последнее время. Картина безрадостная: прибыль идёт на спад, заказов всё меньше. Если не организовать контрабанду, причём в приличных масштабах, скоро придётся распрощаться и с офисом в небоскрёбе, и с фабрикой. Что я тогда буду делать? И мои партнёры тоже? Они, возможно, найдут другое занятие, но я-то уже сроднился с маленькими уродцами. Без них мне в виртуальности делать нечего. А в действительности - тем более.

Мне привозят три ёмкости с экземплярами нашей продукции. Как я и думал, все - в прекрасном состоянии. Убираю их до поры под стол.

Этель прибывает на две минуты раньше назначенного времени и долго, навязчиво за это извиняется. Я успокаиваю его и приглашаю сесть. Француз опускается в кресло и молча сверлит меня взглядом светлых, водянистых глаз. В них застыло выражение напряжённого ожидания. Крупные узловатые руки Этель положил на колени и из-за этого походит на провинившегося ученика в кабинете директора.

– Что ж, мсье Этель, - говорю я, садясь напротив, - думаю, вы не пожалеете, что немного подождали, - с этими словами я запускаю руку под стол и извлекаю оттуда первую ёмкость.
– Поглядите, что я вам приготовил.

Около минуты француз с интересом разглядывает плавающего в зеленоватом растворе уродца.

– Впечатляет, - произносит он, наконец, и переводит взгляд на меня.
– А что ещё?

Я ставлю рядом второго.

Этель кивает.

– Всё?

Отрицательно качнув головой и стараясь не выдать удивления: любой другой клиент при виде такой красоты уже давно хлопнулся бы в обморок, а этому хоть бы что - водружаю на стол «пингвина».

Этель заметно оживляется:

– А вот это уже действительно интересно!
– говорит он, подавшись вперёд.
– Такой экземпляр заслуживает особого внимания. Что же вы, господин Кармин, жаловались, что ваша фирма испытывает недостаток в стоящих образцах?

Я пожимаю плечами.

– Просто удачная партия, мсье Этель. Повезло.

– Да, теперь хороший товар - дело случая, - соглашается француз.
– Скажите, вам не кажется, что мы живём в эпоху упадка?

– Ну, я бы не сказал, что всё так плохо…

– Нет-нет, - прерывает меня Этель.
– Я говорю не конкретно о вашем бизнесе, а про наше время в целом.

Мне не хочется вступать с ним в дискуссию. Я хочу, чтобы он купил уродцев и убрался из моего офиса. Но Этель явно настроен на болтовню.