Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1

венье становилось ему. И я переживал это как испуг:

286

я думал: чего Блок пугается? Признаюсь, раз промельк­

нула у меня малая мысль: подлинно ли светел Блок?

И у А. А. бывали такие минуты колебаний во мне: пом­

ню, что С. М. Соловьев впоследствии передавал мне, как

Александра Андреевна ему признавалась о словах А. А.,

обо мне им сказанных вечером после одного из тех не­

передаваемо близких сидений, когда мне казалось, что

всем так светло, когда я и сам казался себе светлым и

д о б р ы м , — А. А. с сомнением, даже с испугом сказал обо

мне: «Кто же он такой, не пьет и не ест?» Этим «не

пьет и не ест» хотел он подчеркнуть ему казавшийся

аскетизм моих устремлений или, вернее, форсированную

чрезмерность моих устремлений, обреченных для А. А.

на крах, ибо, по моим наблюдениям, А. А. считал меня

отнюдь не «глашатаем» истины и путей, а человеком в

истинном, конкретном смысле обреченным на все челове­

ческие слабости, не принимающим этих слабостей теоре­

тически и уже впавшим в ему невидные человеческие

слабости. Он видел горькое разочарование мое в том, что

было для меня «каноном спасения», разочарование, спо­

собное внести сумятицу и путаницу для всех нас именно

на тех путях, на которые я приглашал как бы вместе

А. А . , — т. е. на путях «синего ока», о котором он ска­

зал: «Не увидишь синего ока, пока не станешь сам как

стезя». Своим недоумением обо мне «не ест и не пьет»

он хотел высказать мысль: «Неужели он стал как сте­

зя» — а это значило: «Неужели он серьезно думает, что

он стал как с т е з я , — он горько ошибается». На эту мою

ошибку и хотел повернуть меня порой А. А., как на на­

шу общую ошибку, ибо он видел, что С. М. ошибается в

своих теократических гипертрофиях и в своих истолкова­

ниях духовного мира А. А.

Помню, раз, именно после нашего сидения в гостиной,

А. А. взял бережно меня под локоть и повел невзначай

в сад, а потом в поле. Мы шли медленно, часто останав­

ливались: А. А. стал говорить о себе, о своих свойствах,

о своей «не мистичности», о том, какую роль в человеке

играет косность, родовое, наследственное, как он чувст­

вует в себе эти родовые именно силы, и о том, что он

«темный» 97. И, помнится мне, впервые тогда прозвучала

в нем нота позднейшего «Возмездия». Я отмахнулся от

этой ноты. Помню, я был растерян и беспомощно глядел

в сине-знойное июльское н е б о , — и небо мне казалось

287

черным *. Черное небо выступило на мгновение передо

мной, а А. А. мне сказал, что он вообще не видит в бу­

дущем для себя света, что ему — темно, что он темный,

что смерть, может быть, восторжествует («Нам откры­

лось — мертвец впереди рассекает ущелье» 98). Эти слова

меня застали врасплох — до такой степени они не соот­

ветствовали всему тому, что стояло, как атмосфера, ме­

жду нами. И я понял, что и эту атмосферу А. А. рас­

сматривает не как налет духовных зорь, а как своего

рода медиумический сеанс, в котором все душевные обра­

зы «ангелов» могут, как знать, обернуться «чертями» **.

Помнится, в этот вечер мы долго говорили с А. С. Пет­

ровским, и он сказал мне: «Неужели и А. А. сгорел?».

Этим он хотел сказать, что разочарование, в котором

внутренно пребывали А. С. Петровский и я (я во мно­

гом разуверен был о близости новой эпохи, А. С. — в его

чаяниях обновления церкви), коснулось и А. А. Для всех

нас, духовно переживающих «кризис» чаяний, было важ­

но создание душевного верного коллектива: общения душ

мы искали с одинаковой страстностью, — мы, «меньшеви­

ки», а А. А., «максималист», реалистично и трезво ви­

дел и себя и нас из своего духовного одиночества. Мы

отмахивались от этого одиночества, и этот стиль отмахи­

ванья от сомнений вводил в наше тогдашнее общение бес­

сознательную ноту борьбы с «духом сомнений» А. А. Но

все это протекало где-то в молчании: бездна разочарова­

ния была нами сознательно заплетена в розы общения,

в розы душистых, ясных, тихих шахматовских дней,

где и тени и свет переживались, как эпизоды какой-то

нами водимой мистерии. Увы, А. А. в этом уже тогда

провидел некоторую взвинченность, театральность и

душевный «байрет» 99, столь отталкивающий Ницше

от Вагнера. Дело в том, что на Шахматово мы смотрели

как на своего рода будущий «Байрет» Блока-Вагне­

ра, а «Вагнер-Блок» Вагнером себя не чувствовал,

а чувствовал себя Ницше, борющимся с стремлением

его друзей создать вокруг его одинокой души русский

Байрет.

* Впоследствии А. А. очень понравилось, как я в «Серебряном

голубе» описывал впечатления Дарьяльского о небе, которое из

голубого вдруг становится черным. ( Примеч. А. Белого. )

** Отсылаю к приведенному мною письму о недвижности,

неизменности Ее и метаморфозе образов Астарты. ( Примеч.

А. Белого. )

288

Я останавливаюсь на всех этих нюансах наших отно¬

шений друг к другу потому, что в них своеобразно очер­

чивается личность А. А., для всех автора «Стихотворений

о Прекрасной Даме», а на самом деле уже автора «Не­

чаянной Радости», прозвучавшей таким «отчаянным го­

рем» 100. Мы его стилизовали в его уже безвозвратно

уходящем мире эгоистически, для себя, ибо нам, чувст­

вующим себя разбитыми во многом, нужно было иметь

«знамя зари» — и им был для нас А. А.