Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1
Шрифт:
несколько нарочито любезных и нарочито незначащих
слов и нарочито тактично потом оставляли нас. А. А.
утверждал, что они нас чуть-чуть презирают, смеются
над нами и вместе с тем удивляются нам, за исключе
нием глухонемого двоюродного брата А. А., понимавшего,
мне кажется, по-метерлинковски, что «что-то хорошее»
есть между нами, и проявлявшего порою удивительную
чуткость к барометрическим колебаниям общей душевной
обстановки. Помнится, в этот вечер, уже на закате, А. А.,
Л. Д.,
пересекавшей поляну, охваченную болотами и лесами
из «Нечаянной Радости», через рощицу, откуда откры
валась равнина, за нею возвышенность и над нею розо
вый, нежно-розовый закат. Л. Д. в своем розовом платье
цвета зари выделялась таким светлым пятном перед
нами. А. А. сказал мне, протягивая руку: «А вот там
Б о б л о в о » . — «Я жила т а м » , — сказала Л. Д., указывая
на небо, сама цвета розового неба. Такою казалась она.
И по-другому, таким же зорным казался мне А. А. Даже
розовое лицо Петровского (моложавое до н е п р и л и ч и я , —
двадцать три года, а выглядит восемнадцатилетним),
в своей сплющенной шляпе и розовой рубашке, казалось
мне тоже закатным. Вероятно, «мисты» мистерий Элев
сина 92 переживали сознательно нечто, смутным звуком
чего было это стояние наше перед закатом, перед горою,
о которой, быть может, А. А. было сказано: «Ты горишь
над высокой горою». Помнится, мы возвращались назад:
А. С. отвел меня в сторону, мы отстали: в своей скром
ной шляпочке-кэпи он был и мил и смешон. У А. С. бы
ло особое свойство превращать все головные уборы —
студенческий картуз, кэпи, шляпу с полями в нашлепку
одной формы, почему-то напоминающую мне утку, что
я сообщал ему многократно и с чем он соглашался. И до
280
сей поры еще он, уважаемый музейный деятель, весна
ми, летами и осенями циркулирует по Москве, надев
на лоб свою неизменную «утку». Раз в Базеле мы вместе
с ним остановились на выборе головного убора. И тут:
выбор его пал на шляпу, форма которой опять-таки мне
напомнила «утку». Так вот: А. С. остановил меня и,
взволнованный чем-то, сказал, запинаясь: «Я теперь по
нимаю все это». А что? что? То ли, что мы с С. М. Со
ловьевым называли шутливо «доктриной Lapan» и на
что Э. К. Метнер подавал свою реплику: «Помните, ваша
худшая опасность в вашей статье — « т е у р г и я » . — Думаю,
что А. С. понял то именно, что впоследствии сделало его
антропософом, — его и меня, т. е. понял: проблему орга
низации своего внутреннего пути («пока не станешь сам
как стезя») в связи с организацией в «свой внутренний
путь» внешних путей «общественности», т. е. проблему
«мистерии», звук которой,
далекий, извлекался какой-то,нами тогда непонятой атмосферой, не координируемой
без подвига лет и неизбежно превращаемой в sui generis * душевный сеанс.
В те дни это понимал лишь один А. А., т. е. он по
нимал смутно, как бы сквозь сон, понимал необходимость
стези, первого шага. Он, «нищий, распевающий псалмы»,
не знал этого первого шага, прислушивался к нам, что
и мы такое из себя представляем, любил нас, но видел,
что и мы ничего не знаем о первом шаге, а лишь импро
визируем, и заранее не верил импровизации тут, боялся
импровизации, боялся, что будет «к худу» именно оттого,
что атмосфера нашего состояния сознания (моя, А. С.
и С. М.) была слишком лучезарна: так, слишком луче
зарный день бывает обычно между двумя слезливыми
и дождливыми. И тут уходил он куда-то в свою молча
ливую глубину от всех нас, становясь чужим. Помню,
что раз, когда мне стало особенно хорошо, я стал тихий
и молчаливый (бывают особые минуты молчания и ти
шины в минуту максимума душевной деятельности и
активности, когда точно вырастают крылья), он, с улыб
кой перегнувшись и глядя через плечо кого-то сидящего
рядом со мной, сказал ласково и убедительно: «Ну, до
вольно, Боря». Так чуток до прозорливости он был в то
время к неуловимым душевным движениям других.
В этом «ну, довольно» теперь для меня — целая гамма
* своего рода ( лат. ) .
281
знания о нем, об его трезвости, строгости, чуткости,
настороженной пытливости, интеллектуальности.
Как же мне писать о тексте им произносимых речей
того времени, когда одно «ну, довольно» открывает двери
для целого размышления в духе Рейсбрука или Эккарта.
В А. А. того времени таилось нечто, о чем Метерлинк
и не подозревал, а если бы подозревал, то не написал
бы своих «Tr`esors des humbles» — «Сокровищ смирен
н ы х » , — не сокровищ и не смиренно написанных. Сми
ренно-мудр был А. А. того времени, ничего о мистике
не написавший.
Вечером первого дня мы весело распивали чай. А ко
гда А. А. провел нас с А. С. в отведенную нам комнату
и, побеседовавши с нами, пожелал нам спокойной ночи,
го еще долго мы с А. С. не могли уснуть. Нам казалось,
что мы уже в Шахматове давно. А. С. высказывал мне
свои впечатления неоднократно, ложась и вновь подни¬
маясь с постели таким, каким я его видывал редко.
Я смотрел за окно над деревьями скатывающегося вниз
под угол сада, на горизонт уже нежно-голубого неба
с чуть золотистыми пепельными о б л а к а м и , — там вспы
хивали зарницы: «в золотистых перьях тучек танец