Александр Сопровский был одним из самых талантливых, серьезных и осмысленных поэтов своего поколения

Шальная осень двинулась на юг,

Перемещаясь в черноземный пояс.

А мне в столице зябнуть до поры,

В холодный дождь закутывая руки,

Где только дружбы нищие пиры —

Сторожевыми верстами разлуки.

То веселюсь, то просто нет меня.

Скользит в стакан закупленная влага.

Но до зари белеет простыня

Светлей и откровенней, чем бумага.

И с горя нарекая мастерской

Осенний космос без конца и края,

Схожу с ума — и твердою рукой

Творю пространство, время выбирая.

Чертя звезде немыслимый маршрут,

Спуская дни столетьями налево,

Я отбываю в замок Холируд

Искать руки шотландской королевы.

Из золотой сияющей листвы

Взлетая ввысь волынкой кельтской речи,

Шотландия от Дона до Москвы

Свое распределила междуречье.

И этой географии верна

Моей души двоящаяся дата:

Осенней ночи темная волна,

Печатный оттиск майского заката.

1974

* * *

Пристанище ветхой свободы,

Бревенчатый короб зари.

Небось, к перемене погоды

Условней горят фонари.

Уйти бы в булыжные блики,

Душой перекинуться всей

За черную спину Палихи,

За зелень глазастых огней.

И за руки взявшись — с разбега

В пушистые кануть снега,

Храня на поверхности снега

Бездомный огонь очага.

При всем, что случится меж нами,

Душа, как большая страна,

Запуталась в прошлом корнями

И будущему предана.

И нет настоящей минуты,

Но сердце спасибо поет

За светлые линии утра,

За каменный синий восход.

Мы мерзли в толпе разогретой,

Смычками рвались тормоза,

И верные слуги рассвета

Нам снег заметали в глаза.

И кто-то расплатится скоро

За дни, что сбылись навсегда,

За мой несменяемый город

На страже любви и стыда.

1974

* * *

...Оправдай меня, город, чтоб я каменел, умирая,

Чтобы там зазвенела живого дыхания дрожь,

Где на шпили нанизана воздуха синька морская

И верхушками башен увенчан морозный чертеж.

В безупречности линий — дворов голубиные клети.

Я не смею, во мне — только смесь бестолковых кровей.

Это, может, тебе оправдаться дано, эпилептик,

Совершенством рисунка — с болотною славой твоей.

Это царство — твое, в черной бронзе и в медной коросте.

Мне здесь нечего делать. Зима на бесчестье щедра.

А строителей мертвых об камень истертые кости

Воздымают над грунтом зеленую лошадь Петра.

Побегу — а над аркой взойдут золотистою тенью

Те, кто царству перечил в античном недвижном бою,

Равнодушно воззрясь с высоты своего пораженья

На разбитое тело и душу двойную мою.

1974

* * *

Кто на Пресненских?

Тихо в природе,

Но под праздник в квартале пустом

Бродит заполночь меж подворотен

Подколодной гармоники стон.

Вся в звездах запредельная зона.

Там небесная блеет овца

Или Майру зовет Эригона,

Чтобы вместе оплакать отца.

А на Пресне старик из Ростова

Бессловесное что-то поет.

Не поймешь в этой песне ни слова,

Лишь беззубо колышется рот.

И недаром обиженный дядя —

Честь завода, рабочая кость —

Вымещает на старом бродяге

Коренную, понятную злость.

И под небом отчаянно-синим

Он сощурился на старика,

Слово ищет, находит с усильем:

— Как тебя не убили пока?

Как тебя не убили, такого? —

А старик только под нос бурчит,

Не поймешь в этой песне ни слова,

Да и песня уже не звучит.

Тихо длятся февральские ночи.

Лишь гармоника стонет не в лад,

До созвездий морозные очи

На блестящие крыши глядят.

Поножовщиной пахнет на свете

В час людских и кошачьих грехов.

Волопас, ты за это в ответе:

Для чего ты поил пастухов?

1975

* * *

Запахло кровью резко, как известкой

Во время капитального ремонта,

Как хлороформом и нашатырем

В целительном застенке у дантиста.

Над городом стояли облака.

Прокручивалась лента у Никитских.

И человеку в плоскости экрана

Приснился черно-белый русский воздух,

Исполненный из света и дождя.

Снаружи мир был полон воробьями,

Они клевали крошки из расщелин

Подтаявшего мусорного снега.

Троллейбусные провода и дуги

Расчетливо пересекали ветер.

И я подумал: мир документален,

Как стенограмма сессии суда.

И чудилось, как будто у прохожих

От их предчувствий вздрагивали спины.

1975

* * *

Мы больше не будем на свете вдвоем

Свечами при ветре стоять.

Глаза твои больше не будут огнем

Недобрым и желтым сиять.

Любимая, давешняя, вспомяни

Свечи оплывающей чад.

В длину, в высоту погоревшие дни,

Как черные балки, торчат.

И пусть их болтают, что правда при них,

И сплетни городят горой.

Мы прожили юность не хуже других —

И так, как не смог бы другой.

Я снова брожу в черепковском лесу,

Березовой памятью жив,

И роща свечная дрожит навесу,

Дыхание заворожив,—