Александр Сопровский был одним из самых талантливых, серьезных и осмысленных поэтов своего поколения

Как будто мы снова на свете одни,

И, дятлом под ребра стуча,

Прекрасное лето в апрельские дни

Упало на нас сгоряча.

1975

* * *

Согреет лето звезды над землей.

Тяжелый пар вдохнут кусты сирени.

Пора уйти в халтуру с головой

Наперекор брезгливости и лени.

Над всей землей сияют небеса.

В товарняках — коленца перебранки.

Уже по темным насыпям роса

Поит траву и моет полустанки.

И будет плохо, что ни говори,

Бездомным, заключенным и солдатам,

Когда повеет холодом зари

На мир ночной, обласканный закатом.

В неволе у бессовестных бумаг,

Истраченных раденьем человечьим,

Я захочу молиться — просто так —

За тех, кому сейчас укрыться нечем...

1975

* * *

Нас в путь провожали столетние липы,

Да лампа над темным надежным столом,

Да каменных улиц гортанные всхлипы

С нежданно родившимся в камне теплом.

Мазутных пакгаузов лязг на рассвете,

Цветущие шпалы железных дорог,

Ровесников наших послушные дети,

Да весен московских гнилой ветерок.

И редко кто был виноват перед нами.

Мы стол покидаем в положенный час.

Но будет о ком тосковать вечерами

Глазастым потомкам, не знающим нас.

Разрушатся времени ржавые звенья,

И, может быть, сделаются оттого

Нужней и бесхитростней наши прозренья,

Отрывки, ошибки, беда, торжество.

Тогда все сольется в прозрачную повесть

И выступит, будто роса на траве.

Нас в путь провожает непонятый посвист

Разбуженной птицы в дождливой листве.

1975

* * *

Заката рыжая полоска —

Как будто птица горихвостка

Взмахнула огненным пером

Над керосиновым ведром.

Ее усильем невесомым

Обочины озарены

Бесшумным заревом веселым

До появления луны.

Покуда нам нельзя на волю,

Пока в неволе мочи нет —

Остался свет на нашу долю,

Ночной предавгустовый свет.

Остался впредь до жути зимней

Под осязаемой луной

На нашу долю — короб синий

Нагретый, звездный и земной.

Нам остается месяц лета —

И можно ждать, как всякий год,

Пока багровый круг рассвета

Над хрупким дымом не взойдет.

Мы в чистом воздухе окраин,

Как пробки, фортки отворяем —

И пьем рябиновый настой

С последней выжатой звездой.

В такие дни острее слышит

Намеки совести душа.

Над самым ухом осень дышит,

Листами твердыми шурша.

И надо, с зоркостью орлиной

На глаз отмерив крайний срок,

Надежду вылепить из глины

Размытых ливнями дорог.

1975

* * *

Вступает флейта. Ветер. Дождь.

Автобус на краю столицы.

Ты долго к поручням идешь,

Боясь на листьях оступиться.

Вошел и сел, не взяв билет,

По старой памяти, по блажи...

Тебе уже не двадцать лет,

Не тридцать лет, не сорок даже.

Ты ни одной строки не стер

В театроведческом конспекте.

Природа учит, как актер,

Искусству жить, искусству смерти.

Ты умер — а она опять

К игре без промаха готова.

Искусство жить и умирать —

Ее бессмертная основа.

А близ дороги кольцевой —

Как сталь холодные осины,

И ты коснешься головой

Звенящих нитей паутины,

И ты приляжешь на ковер

И отдохнешь на перегное,

Ведя предсмертный разговор

С охладевающей землею.

1975

* * *

Под ветреными облаками

На тротуарах городских

Мы исполняем каблуками

Напевы выдумок своих.

И наши судьбы бродят рядом,

Как мы, толкаются взашей

Под абажурным жарким взглядом

Больных горячкой этажей.

И по верхушкам пробегая

Садовых лип и тополей,

Вступает музыка — такая,

Как мы, но чище и смелей.

А нам бы вслушиваться только,

Гонять надежду по следам.

К чему стадами течь без толка

По освещенным городам?

Я песню каменную выну,

Прочищу легкие до дна,

Пока меня толкает в спину

Живого вечера волна.

Что значили бы время, место —

Отмеренная скорлупа —

Когда б не эта, у подъезда

Консерваторского, толпа!

1975

* * *

Устал бежать: пошла дорога в горку.

Автобус рядом, поднажал бы — сел,

Но, кажется, я различил семерку

Из номера 187.

Бежать не надо: мне на сто тридцатый.

Вот закурю — глядишь, и подойдет...

Какой-то теплой и дождливой датой

Наш летний город в памяти живет.

Прошедшее мое — надежный угол,

Там двое недоверчиво нежны,

И в луже разбегающимся кругом

Их отражения искажены.

В нас ликовала сдержанная сила,

Мячом казался шар земной — лови!

Любовь? Не знаю... Но другое было,

Немногим хуже счастья и любви.

Звенела медь в оттянутых карманах,

Гуляла грусть, в ушах твоих звеня.

Я говорил о замыслах и планах,

И ты, как должно, верила в меня.

И заполночь дышал туманом город,

И сущность жизни знавший пешеход,

Дивясь, ловил обрывки разговора,

В котором было — все наоборот.