Алхимик
Шрифт:
— У меня все о'кей.
Шваб задумчиво посмотрел на него:
— Тебе стоило бы позаботиться о себе, Коннор. Не перерабатывай. Эти большие компании стараются просто надирать задницу таким способным ребятам, как ты. Как-то у меня тут один патентовед просто разразился слезами. Он сидел как раз на твоем месте. Игра не стоит свеч. Выбери время и отправляйся наслаждаться ароматом роз.
Коннор кивнул и ничего не ответил.
— Знаешь, даже самые большие ублюдки в истории давали своим сотрудникам время для отдыха. Ты должен иногда расслабляться, легче относиться к жизни. Даже эти проклятые Медичи давали отпуска своим оруженосцам.
Коннор
— Медичи?
— Ну да… а уж они-то были законченные подонки.
— Я и забыл, — сказал Коннор. — Ты же был прямо помешан на эпохе Возрождения.
— Я и сейчас ею увлекаюсь.
— Скажи мне вот что, Дейв… у Медичи была какая-то связь с фармацевтической промышленностью?
— Ну, в те времена хватало алхимиков, которые пытались любой металл превратить в золото, искали лекарства от всех болезней, но в XV столетии фармацевтической индустрии, как таковой, не существовало. — Шваб с задумчивым видом покатал язык во рту. — Хотя, как мне кажется, мы можем смело утверждать, что Медичи значительно ускорили развитие медицинских знаний своего времени.
— Каким образом?
— Они обращали их себе на пользу… как и все остальное. Им приходилось прибегать к самым разным хитрым трюкам, чтобы сохранить свое господство; едва только в их окружении появлялись новые люди, они первым делом отравляли их.
— Да брось ты!
— Все это делалось тайно. Им давали напиток, в котором был растворен очень медленно действующий яд на основе ртути. Затем вместе с едой им давали противоядие.
Коннор нахмурился:
— Зачем?
— Все очень просто. Когда в пищеварительную систему попадает ртуть, она остается там практически на всю жизнь. Так?
— Так.
— Значит, что получается… комбинация химикалий, которую Медичи давали своим приближенным, никогда не могла быть выведена из их организма. Но ее можнобыло подавить антидотом; и пока они дважды в день принимали это противоядие, с ними все было в порядке. Но и формула, и составные части противоядия хранились в секрете. Эрго — приближенные никогда не могли уйти; им требовалось противоядие, так что они полностью зависели от Медичи, которые и давали им антидот. А если они уходили, то через несколько недель были уже мертвы.
— Медичи действительно это делали?
— Да. Таков был их способ добиваться верности своих приближенных. В этих ужасах была даже какая-то элегантность. Тебе не кажется?
Коннора внезапно пробила крупная дрожь, когда наконец до него дошло.
— Святый Боже! — воскликнул он. — Они не могли этого сделать!
— Могли, Коннор, и делали… существуют документы.
— Я… я имел в виду не Медичи.
Шваб как-то странно посмотрел на него:
— Так чтоты имел в виду?
Коннор смотрел в пол у себя под ногами, не в силах продолжить.
— Я… это… словом, не важно, — промямлил он. — Забудь. — Но в мозгу у него пульсировало возбуждение, смешанное с ужасом, когда он осознавал всю чудовищность того, что предстало перед ним.
Суд Медичи.
Эти слова буравили ему мозг.
Этот Суд Медичи.
Насколько далеко продвинулся доктор Баннерман в своем анализе «Матернокса»? Удалось ли ему идентифицировать ту ДНК? Потому что если он это сделал
и если Коннор был прав в своих самых последних предположениях, то нет никаких сомнений — в таком случае ученый подписал себе смертный приговор. И Монти, и Уэнтуорту, и ему самому, Коннору.И сомнений в этом нет.
99
Среда, 7 декабря 1994 года
В десять минут шестого вечера Ганн снял трубку телефона на своем письменном столе и нажал две цифры, которые тут же соединили его с Мэрилендом. После третьего звонка ему ответил низкий серьезный голос:
— Макласки.
— Добрый день, мистер Макласки. Я так и предполагал, что наконец услышу ваш голос.
После паузы глава сектора секретных операций отделения «Бендикс Шер» в Соединенных Штатах, смущенно хмыкнув, сказал:
— Э-э-э… хм… да, майор Ганн… перед тем как побеспокоить вас, я как раз ждал подтверждения…
— Уже миновал полдень… я предполагал, что вы справились с делом еще прошлым вечером. — Хотя линия была надежно защищена, Ганн был осторожен в выборе слов.
— Таков и был наш план, но, боюсь, он не сработал.
— Почему, черт побери?
— Сейчас я не могу на это ответить. Похоже, он провел ночь в каком-то другом месте, не в гостинице… может, у какой-то шлюшки или еще где-то.
— Вы хотите сказать, что не знаете?
— Он зарегистрировался, но ночью его в номере не было.
— То есть вы потеряли его! Это вы хотите сообщить мне? — Ганн вспомнил грузного экс-офицера ФБР с висячими, как у моржа, усами и седоватыми волосами. Он был хорошим исполнителем, ответственным и безжалостным, когда это требовалось. Делать ошибки — это для него было чем-то необычным. Но он уже приближался к шестидесяти, и, не исключено, его хватка начала слабеть.
— Нет, мы не потеряли его, майор. Просто несколько часов пришлось побегать за ним. И сейчас мы взяли его под наблюдение. Он проводит деловую встречу, и, как только он выйдет из здания, мы его перехватим.
— Отлично.
— Инструкции все те же, майор Ганн? Ничего не изменилось?
— Нет. Но я хочу, чтобы все выглядело естественно и убедительно.
— В этом смысле не будет никаких проблем.
— Кроме того, вы ничего не сообщили мне о его происхождении.
— Над этим мы продолжаем работать. Парень он талантливый, отлично знает, как заметать следы. Я прикинул, что после того, как вы перенацелили нас — не столько узнать его подноготную, сколько избавиться от него, — особенной спешки по поводу его происхождения уже не было.
— Всегда предпочитаю знать, кого я убиваю, мистер Макласки, — сухо сказал Ганн. — И считаю это хорошей клинической практикой. Которая весьма важна для компании.
100
Вашингтон. Среда, 7 декабря 1994 года
— Это нарушение правил, Коннор. Не знаю, смогу ли я пойти на это.
— Через пару часов ты все получишь обратно.
Дейв Шваб покачал головой:
— Я чувствую себя не лучшим образом.
— Дейв… помнишь, как в тот раз я прикрыл тебя от Джулии? Когда она тебя разыскивала, позвонила мне и я сказал ей, что ты переработал и свалился как убитый, что ничего не соображаешь, а ты в то время трахал ту малышку… как ее звали? Не Холли Эмерсон?