Алиса в стране Оплеух

Графиня подождала восторженных почитателей (разумеется, если бы появились и глазели, Алиса прогнала бы их в шею, потому что – приличная девушка, конфузливая, но сотая доля приятности осела бы в воспоминаниях самородным золотом), ещё раз крутанулась юлой знатоков перед зеркалом, вздохнула – до чего же хороша! – если бы не высочайшие моральные принципы, то похвалила бы себя, за надлежащий вид!

С чувством насыщения пошла по проходу, опускалась ниже и ниже, даже стены стали горячие в преддверии ада.

В скальной нише графиня Алиса заметила чёрный череп – череп афрочеловека, рядом – чёрная свеча и запотевший графинчик с замысловатой надписью по-арабски.

Графиня не читает по-арабски, но убедила себя, что написано – «Лимонад» – залпом выпила прозрачную, дурно пахнущую крепкую жидкость — будто сто муравьёв без усов проглотила.

В горле содрало наждаком, графиня Алиса долго отхаркивалась кровью, ругалась, но не резко, не с дурными словами, а по-эстетски, красиво, с надрывами в голосе и заломленными на груди руками – так рыдают приглашенные высокооплачиваемые плакальщицы в городе Бомбей.

Протянула руку – поправить юбочку – и обомлела, ударенная ужасом случившегося – так каменеет Принцесса под Драконом.

Юбка исчезла, миленькая, столь любимая, потому что вымученная часами примерок, юбочка; и сапожек великолепнейших, эстетически торжественных нет – неокрепшая душа сапог улетела: и настоящей ценности грудастой девицы – кожаных лент – тоже нет, и обруч – дорогой, незапятнанный – растаял в дымке голубой.

Вместо любовно подогнанного бывшего, чёрного одеяния – белое пышное с корсетом из китового уса.

Розовые ленточки, шёлк – премиленько, но где душа одежды, где совесть модельера?

Мимо пробегал с круглым зеркалом зеленый огромный человек-гора.

Графиня Алиса не обратила должного внимания на великана, взглянула в зеркало и разрыдалась – незакалённая сталь.

Рост уменьшился, внешность изменилась, как сосулька в солнечный день.

Вместо прежней гордой графини Алисы – ну, недолго гордилась, – в зеркале (без чёрта и без Ангела за плечами) отражалась сдобная, с избыточным весом, краснощёкая коротышка в белом парике с косицей, а в косице – нож финский.

Алиса из зеркала жеманно улыбалась, робела, носком бальной туфельки водила по звезде Давида, начертанной на заплеванном граните.

— Ох! Люди добрые, да что это делается, неосознанное? – графиня Алиса заголосила, оглянулась – нет ли врага за спиной, с воспалённым взором снова взглянула в зеркало, надеялась на шутку Судьбы. – Небо мне нужно с отрадными китайскими обезьянами на облаках!

Где принципы построения нового общества, в котором каждая девица – добродетельна, умна – на арфе играет, на скрипке пиликает, ножку в балете высоко понимает, но без гама и шума французианских балерин, которые в поднятии ноги выше головы выгоду себе ищут, а не славу Государству.

Сила воли и уважение к моральной чистоте – важно для девушки, и любование собой, если не красавица – приводит к измельчению, ведет к унижению человеческого достоинства невесты и внутреннему падению в ад, где сломанные чёрные крылья и пепел от сигарет.

— Зеркало мешает, а то закатил бы тебе оплеуху, чтобы Звёздное небо в голову вошло и не уходило, барышня! – зеленый человек вздохнул, щелкнул пребольно графиню Алису по носу, подхватил падающее зеркало и побежал в туннель, ревел, о позорном столбе с золотыми гвоздями.

Графиня Алиса стушевалась, теребила в руках батистовый платочек с монограммой дома Лавуазье, конфузилась, не знала, что предпринять в новом облике толстушки в кружевах: в омут с головой или ждать, пока мыши съедят ноги.

С горя графиня Алиса затянула долгую жалостливую песню о последнем подвиге рыцаря Ланселота, плакала горько – так плачут безутешные гимнастки после падения мимо батута.

ГЛАВА ВТОРАЯ,

в которой графиня Алиса омывает ноги кровью

— ААААА! Держите меня, семеро балеронов!

Грезится ли мне Принц на Белом коне, или белый конь на Принце; с вилами Принц, с крестьянскими, а похож на мадагаскарца.

(Графиня Алиса в изумлении вспомнила несколько непотребных слов из лексикона графа Одоевского Петра Васильевича, пожурила себя за недомыслие, назвала конфеткой.)

Если бы я не превратилась в толстую барышню, а возродилась в виде тарелки для радиотелескопа – то вздохнула бы свободно, назвала себя Кормилицей героя Прометея, незапятнанная курочка на яичках дрозда.

Для что я в подземелье ведьм и колдунов?

Что нового принесла людям, и что скажу классной даме по поводу своего одиночества – без клавесина, без стишков в альбом, без назидательного чтения о подвигах доблестных масонок?

Бутылочные мои ноги – не стянут разбойники с вас чулки и туфельки – не по рангу чувахлаям.

Лиходеи отрубят мои ножки, адрес напишут раскалённым шилом на лбу курьера: «Ад! Содом и Гоморра! Река забвения!», в посылке в Америку пошлют на донорский пункт, и ножки мои Рокфеллеру престарелому, древнему, как книга Откровений – пришьют.

Где же беспрерывное и последовательное поддувание в горн в кузнице кузнеца Вакулы?

Кузнец Вакула – имя-то нерусское, басурманское — Оксану в жены взял, радовался – ОХ! – непотребно, когда за туфельки сердце приобрел, выгадал, а Оксана продешевила, потому что честь незапятнанная благородная намного дороже стоптанных Государственных туфелек.

Вдруг, дробный стук копыт прервал мудрость графини Алисы.

Барышня припудрила носик, подправила буклю на парике, ощерила в улыбке смертницы кариозные зубы.

Ужасающий, проходимец – Белый Кролик — сгинуть бы ему на месте, провалиться сквозь гранит, бедовому.

Слегка покачивался, бездумно хохотал, и тут же заливался слезами, тяжело дышал, бешено вращал красными альбиносными глазами любителя абсента.

В правой руке Белого Кролика – Хартия Независимости США, в левой – щегольский мужской веер и пара ебальных белых перчаток из Амстердама – так афроамериканец одевается на Конгресс Чёрного Большинства.

— Назвал бы себя булочником и с живого бы шкуру с себя содрал на начинку для пирогов! — Белый Кролик пытался сфокусировать взгляд на графине Алисе, шатался матросом в шторм. – Герцогиня Чеширская, давно не получала оплеух – мать её Королева Турции.