Алпамыш. Узбекский народный эпос(перепечатано с издания 1949 года)

Выслушал Алпамыш притворно-грозные слова Кайкубата и такое почтительное слово сказал ему в ответ:

— Как бы ни был грозен ты со мною, брат, Я тебе во всем повиноваться рад. Славишься ты силой всюду, Кайкубат, Только калмык ине ведали о том, Что батыр скрывался в пастухе простом. Я же сам давно, отлично это знал, — Никогда себя с тобою не ровнял, Голову всегда перед тобой склонял; Быть тебе опорой с детства я решил, В честь тебя я много подвигов свершил, — Преданную службу я тебе служил. У тебя учиться храбрости, уму Я от всей души мечтал, и потому Покорюсь любому слову твоему. Если и побьешь, себе за честь приму. Места нет во мне обидам на тебя. Шаха дочь, Тавку, я выдам за тебя, Самого тебя я шахом объявлю!

Кайкубат на эти слова так Алпамышу ответил:

— Я доволен речью дружеской твоей. Преданность свою мне доказать сумей: Ну-ка, Ай-Тавку доставь мне поживей! Я тебя пока, пожалуй, пощажу, — Дела не исполнишь — сильно накажу!.. — Низко поклонившись, Алпамыш бежит — Службу Кайкубату сослужить спешит, — Похвалой его, как видно, дорожит. А народ калмыцкий, затаивши дух, В изумленьи смотрит, размышляя вслух: «Вот каков он, этот Кайкубат-пастух! Силой он своей прославлен на весь мир, Рад ему служить его земляк-батыр! Что за чудеса! Такого удальца Не ценили мы, оказывается! Должен был он быть на помощь нами зван, Как только покинул Алпамыш зиндан: Сколько пользы б нам принес такой чабан! Должен был давно он шахским зятем стать, В битве с Алпамышем войско возглавлять, — Не дал бы ему народ наш истреблять. Нам узбек свое узбекство показал, А пред Кайкубатом — как унижен стал!..» Так-то Алпамыш врагов перехитрил: Всю страну своей он воле покорил, Кайкубата он героем объявил Пастуха на трон калмыцкий посадил. Правит Кайкубат страною калмык ов. Тут к нему приходят прежние друзья — Много пастухов и прочих бедняков, Входят — с удивленьем на него глядят, — Слово поздравленья высказать хотят: Мол, счастливо царствуй, будь здоров, богат. Милостиво их встречает Кайкубат. Он, на троне сидя, их благодарит, С каждым о его нужде поговорит, Обещает он заступничество им, — Горя, мол, не будут знать они под ним… В это время входит Алпамыш-Хаким. П осланца направил он к Тавке-аим, Ай-Тавка в урде изныла от тоски, Никакого нет терпенья у Тавки. Минули ее счастливые деньки — Друг ее ушел, а злые языки Говорят — не хочет он ее руки. Так она скучает меж своих подруг,— Весть от Алпамыша получает вдруг: Видеться, — мол, с ней желает милый друг. «Он по мне тоскует! — думает она. — Встретит — возликует! — думает она. — Страстно поцелует! — думает она.— Мешкать — время минет, — думает она, — Он ко мне остынет!» — думает она. Посланца Тавка не заставляет ждать, — Девушек зовет — ее сопровождать. Посланцу сказала: «Веди!» Ну-ка, погляди на нее: Сердце ли в груди у нее. Птица ли трепещет в груди? Радость какова, посуди. Девушки, как надо, идут: Десятеро их — впереди, — Встречным объявляют: «Пройди!» Десять с нею рядом идут, Десятеро их позади, Десятеро — песни ведут.

Приходит Тавка-аим во дворец, подходит к Алпамышу, стоящему у трона, — Алпамыш, к Тавке обращаясь, такое слово говорит:

— Слово я скажу, красавица, тебе, — Может быть, и не понравится тебе: Службу твою — дружбу я ль не уважал, В дни, когда в зиндане пленником лежал? Если б уваженья не питал к тебе, С просьбой обращаться я б не стал к тебе: Помощь мне твоя отныне не нужна, — Как-никак, ты прежней власти лишена, Все, что прикажу, ты выполнить должна. Принуждать тебя, однако, не хочу, — Этим уваженья дань тебе плачу, Да не буду грубым я в твоих очах: Твой отец убит, калмыцкий падишах, — Видишь, — падишахом стали [41] Кайкубат, Славой на весь мир они теперь гремят. А к тебе они давно благоволят, — Сердце ты свое не мучь, Тавка-аим, И на их любовь ответь любовью им: Ведь они платили за тебя калым, Значит — были первым женихом твоим: Первый покупатель должен быть любим. О твоей красе прослышав, Ай-Тавка, Кайкубат сюда пришел издалека: Чин — страна его — богата, велика. От любви к тебе он стал в стране чужой Бедным пастухом. Теперь он — шах большой, Ты его любовь не отвергай, Тавка, Будет с Кайкубатом жизнь твоя сладка.

41

Алпамыш говорит о Кайкубате во множественном числе, чтобы подчеркнуть его высокое положение.

Обиделась Ай-Тавка, услыхав эти слова Алпамыша и такое слово сказала в ответ:

— Сколько я взывала к богу за тебя! Знала лишь тоску-тревогу за тебя, Проливала слез так много за тебя, Сколько за тебя ударов приняла! Ожерелье драгоценное на мне, Блещет золотой в нем талисман-божок. Ты любил игру моих бровей, дружок, Где она, пора любви твоей, дружок? Это ли твоя награда, милый мой! Ты ли не страдал в зиндане, как в аду, Я ль не отводила от тебя беду! Но не суждено мне счастье на роду, — Мне отраву небо всыпало в еду. Это ли твоя награда, милый мой? Брови наведя мешхедскою сурьмой, В шелковом платке с пушистой бахромой, Не будила ль страсть в тебе я, милый мой? Это ль, милый мой, награда от тебя?! Так тебе служа в худые времена, Знала ль я, какая службе той цена? Знала ли, что стану скоро ненужна Для того, кому была я так верна? Это ли твоя награда, милый мой?! Ныне сватовством таким меня почтив, Как ты оказался, хан мой, неучтив! Если пред таким плешивцем ты в долгу, Я-то как ему женою быть могу? Для него ль свою красу я берегу? Это ли твоя награда, милый мой?! У Тавки душа обидою зажглась. Кайкубат стоит — с нее не сводит глаз; Выслушав ее, он отдает приказ, Чтоб воды горячей принесли тотчас. Кипятку ему приносят полный таз. Череп свой плешивый в воду погрузив, Долго плешь скребет в воде горячей он, — Всех такой причудой озадачил он. А разгадка в том, что не был он паршив: Требухой искусно кудри обложив, Засушив ее — он с виду стал плешив. Требуху в воде горячей размочив, С головы ее кусками отодрав, Голову он вынул — сразу стал кудряв, Молод, строен стал и, как Юсуф, красив, Красотой своей Тавку-аим сразив. Озарять бы ночь могла его краса! Длинные свои заплел он волоса, — Падает по пояс черная коса: Кайкубат китайцем, чин-мачинцем был, [42] Пастухом служа, он знатным принцем был! Слышать не желала Ай-Тавка о нем, Тут она любовным вспыхнула огнем. Память ей отшибла во мгновенье страсть: Что там Алпамыш! Он — грубая напасть! С ним пришлось бы ей всю жизнь свою проклясть! Сердце на него растрачивала зря. И, на Алпамыша даже не смотря, Про себя Тавка так думала в тот час: «Люб отныне мне лишь Кайкубат-тюря! Да и раньше тоже, правду говоря, Взоры он мои, бывало, привлекал. Жаль, что о любви своей не намекал. Раз он так хорош, как светлая заря, И, меня любя, покииул край родной, Как же откажусь я стать его женой?» Ай-Тавку подводит к трону бек Хаким, Девушкам за нею следовать велит. Кайкубат на троне, словно шах, сидит, Важный на себя он напускает вид, На Тавку-аим по-шахски он глядит, На подруг ее глядит он свысока. Якобы совсем не зная ничего, Беку Алпамышу так он говорит: «Кто девицы эти, объясни-ка мне, По какой нужде пришли они ко мне? Если с челобитьем беспокоят нас, Завтра пусть придут, — нам недосуг сейчас». Алпамыш ему с почтеньем: «О, мой шах! Шаха дочь — Тавка будь вам знакомой, шах! Страстью сердца к вам она влекома, шах, — Говорит — без вас она не может жить, — Чувства сердца вам желает изложить…» Кайкубат, такие выслушав слова, Своего ничуть не выдав торжества, Будто без охоты, так, едва-едва В жены взять Тавку свое согласье дал. Сразу Алпамыш готовить свадьбу стал… Кайкубат — смотри-ка, что за молодец! Как он взыскан был судьбою под конец: Был пастух-плешивец, пас чужих овец, — Ныне падишахский он надел венец, А в придачу — взял он в жены шаха дочь!.. Первая прошла супружеская ночь — Ясным светом дня дворец весь озарен, — Кайкубат с Тавкой расстаться принужден, — Должен он с утра воссесть на шахский трон. Рядом с ним на троне — Алпамыш-батыр, — Ведь при Кайкубате — первый он вазир. Сообща дела им надо обсудить, Первым делом всю страну оповестить: Правит, мол, страною славный Кайкубат; Он теперь на шахской дочери женат. Приглашает он на свадебный свой пир Всех больших и малых — весь калмыцкий мир. Барабаны бьют, сурнаи верезжат, Медные карнаи ревут и трещат, И до хрипоты глашатаи кричат: «Новый шах калмыцкий, славный Кайкубат С Ай-Тавкой, своей женою молодой, Весь народ зовут к себе на брачный той: Каждый будет гостем — знатный и простой!..» Пиршеству такому кто не будет рад? И течет народ на пир — и стар, и млад. Люди там друзей встречают и родню, — Встретятся — за много лет поговорят. Тайча-ханом был обобран Байсары, Был унижен, в прах был попран Байсары, — Но и он прийти на пир не опоздал: «Встречу Алпамыша», — так он рассуждал, — «О Барчин услышу!» — так он рассуждал. Алпамыш — как только дядю увидал, Бросился к нему — объятия раскрыл, — За него душою он, как сын, страдал. Старый Байсары тут волю сердцу дал, — Встречею такой растроган, — зарыдал. С трона встав, к нему и Кайкубат спешит: Он к его ногам упал во прах лицом, Руку целовал и называл отцом. За руку ведет он Байсары на трон, Угодить ему старается во всем. Не всегда же был он ханом, Кайкубат, — Был у Байсары чабаном Кайкубат, — Преисполнен он сочувствия к нему. Принести велит он записи казны, Записи казны тотчас принесены, — Кайкубат в них строгим оком заглянул: Скот, что отнят был у Байсары Тайчой, Значился в особой описи большой. Кайкубат всю опись тут же зачеркнул — Байсары бедняге скот его вернул. Счастью Байсары предела-меры нет: Озарен утехой дней его закат, — Он в почете снова, снова он богат, — Жив-здоров да будет славный Кайкубат!.. Той меж тем идет своею чередой, — Ублажен народ отменною едой. Вот уж на исходе многодневный той, — Разъезжаться начал по домам народ; Старый Байсары уехал с торжества. Кайкубат дела правления берет, — Грозные кому-то говорит слова: «Пес да не дерзнет ступать по следу льва! Да засохнет враг, как старая трава!» Калмык и, услышав это, говорят: «Этот шах-пастух — не так уж простоват, — Он себя еще покажет, Кайкубат!» Время полдня было. То, чего не ждал То народ, при этом бывший, увидал: Кайкубат вскочил — ногами топать стал, Беку Алпамышу оплеуху дал, За руки схватил, потребовал аркан,— По рукам связав, толкнул его: «Ступай!» Гонит-загоняет снова в тот зиндан!.. Калмык ив испуге: «Этот новый хан, Судя по делам, — какой бедовый хан! Алпамыш-батыр, гроза всех калмык ов, Молча принимает столько тумаков И — при всем народе — кротко, как баран, Сам себя дает опять загнать в зиндан! Ведь, оказывается, что он таков, Свежеиспеченный этот хан-чабан! В трепет он повергнет всех своих врагов! Если не щадит он друга своего, Нам-то от него придется каково! Алпамыш страну калмыцкую потряс, — Этот Кайкубат — страшней во много раз!..» А что эту хитрость и придумал сам Вместе с Кайкубатом Алпамыш-Хаким, — В голову прийти могло ли калмык ам? Кайкубат уходит, люди вслед за ним Тоже разбредаться стали по домам. Наступает вечер, люди мирно спят, — Возвращается к зиндану Кайкубат: Алпамышу он привел коня его, На коне оружье и броня его: Кайкубат в зиндан с опаскою глядит, — Видит — Алпамыш спокойно там сидит. Тут ему канат спускает Кайкубат,— Свит из десяти арканов был канат: Тянет из зиндана друга молодец, Вытянул с большой натугой, наконец. Так освобожден был снова Хакимхан. Другу Алпамыш сердечно говорит: — Хитрость удалась отлично, — говорит; — Худо б нам пришлось, конечно, — говорит, — Если б ты моим советом пренебрег; Жить с врагом нельзя беспечно, — говорит; — Смирны калмык ине вечно, — говорит, — Если бы не нашей хитрости урок, Власть в чужой стране ты б удержать не мог: Захотят тебя от трона отрешить, — Смертное насилье могут совершить. Поступив со мною так, как поступил, Уваженье вражье ты себе купил, Шахское свое величье укрепил…

42

Чин(или Чин-Мачин) — Китай.

Стали тут друзья прощаться — здоровья-благополучия друг другу желать, — говорит Алпамыш Кайкубату еще такое слово на прощанье:

— Осень иссушить цветы да не спешит, Разума тебя господь да не лишит! Слово мое — просьбу, друг мой, не забудь: Я тебя прошу — отправься как-нибудь К Байсары, к упрямцу-дяде моему, Мой совет-наказ ты передай ему: Что ж он, непутевый, думает себе, К племени-родне не едет почему? Силой иль обманом — разуму-уму Старика наставь, — и выехать заставь… На пути далеком есть Байсун-страна, Всех земель на свете мне милей она. Родину мою, родню мою опять Только вспомнил, — сколько слез я лью опять! В этот край родной направлю я коня. Друг мой, Кайкубат, не забывай меня! На прощанье руку дай свою опять!..

Кайкубат в ответ Алпамышу такое слово сказал на прощанье:

— Наказанья неба цветникам не знать! О твоем отъезде калмык ам не знать! Ночью выезжай, чтобы врагам не знать. Если калмык иузнают — горе мне! Амальдары все изменят вскоре мне, — Что убьют меня — уверен я вполне. Боевой твой реет над тобой стяжок, Хваткой ястреба владеет мой дружок, Силою тигриной друг мой наделен, Смелым сердцем барса обладает он. Светоч мой угас — ты вновь его возжег. Будь здоров, твой путь благополучен будь. Дальним переездом не измучен будь: Свой народ, страну свою благоустрой: Дружбу Кайкубата вспоминай порой: Славься — возвеличься, мой батыр-герой!.. Так они простились темным вечерком. Бедный Кайкубат побрел к себе тайком. Алпамыш-батыр, на родину влеком, Скачет ни одним не встречен калмык ом. Думают враги — он в яме, Алпамыш, — Дальними летит путями Алпамыш…

Песнь четвертая

Так и воцарился Кайкубат — стал управлять калмыцкой страной. Старшины калмыцкие не раз совет держали, — опасались, что Алпамыш из темницы ушел. А проверить нельзя: без разрешения шаха никто не имеет права в зиндан спускаться. Мало-помалу и старшины притихли.

Алпамыш тем временем на родину возвращался. Мысли его в дороге такие были: — Хорошо в горах, когда тумана нет, Хорошо в пути, где каравана нет. Хорошо в садах, когда хозяев нет, — Без народа — власти у султана нет!.. Если я народ свой потерял, то кем Управлять я буду? Царствовать зачем? Еду я, грустя, далекой стороной — По пескам безводным, по глуши степной. Розы отойдут — печален гулистан, В городе упадок — падает султан. Был богатым — счета не было друзьям, Обеднел — родне ближайшей нежелан. В племени своем — в народе был я хан, Времени худому я попал в капкан… Не в тумане ль Аскар-гора? Правильным ли еду путем? Стар отец мой и мать стара, Ничего не знаю о них. Ты, конгратское племя, где? То счастливое время где? Что с друзьями моими там? Что с Барчин любимою там?.. Ехал он, шункар, тосковал, Эти он слова напевал. Громыхал на кручах обвал, Байчибар горами скакал, Камни раздробляя в песок, Искры из камней высекал. Скачет одинокий седок, — Скажешь — сотни конников скок, Буйный, многошумный улак!.. Вот уже пред ним Алатаг. На гору поднявшись, на горе он стал, Поглядел — родную местность увидал, Там его народ байсунский летовал. Увидал своих — душой затосковал, Ожерелья слез горячих проливал. Как живет родное племя без нею? Положение в Конграте каково? И спросил бы он, да спросишь у кого? Человека близко нет ни одного!.. На коне он шагом едет, огорчась. А со стороны Конграта в этот час Караван большой как раз прикочевал, Здесь, поклажу сбросив, делает привал. Караванщиков решил спросить Хаким, — Поворачивает Байчибара к ним. Сколько слов припас он, поспешая к ним, Как разволновался, подъезжая к ним!

Караванщики, утомленные с пути, только-только животных развьючили, только-только дали отдых ногам, — кто совсем растянувшись, кто — полулежа. Подъехал к ним Алпамыш и такое слово сказал:

— Кто скорбит, привержен думам и мечтам. Караванщикам — бродить по городам. Храброму — майдан во славу, а не в страх. С беками гулял я часто на пирах. В сердце мне страданья острый шип воткнут. Чьи верблюды это, верблюжата чьи? В Астрахань — обратно за семь дней дойдут, Десятибатманный груз легко несут. Чьи верблюды это, верблюжата чьи? От себя ль они, к себе ль они бредут? Я судьбой гонимый, очутился тут… Пастухом зовется, кто пасет стада. Пастухи, откуда путь ваш и куда? Это чьи верблюды, верблюжата чьи?

Караванщики, Алпамыша выслушав, так ему ответили:

— По равнине путь держать старайся свой. Кровь бежит ручьем из раны копьевой Кто направо, кто — налево повернет,— Мы идем своей дорогой кочевой. По какому делу спрашиваешь нас?.. Те, кто караваны водят, — не спешат. Бархат и парча у нас в тюках лежат. Привязали мы к верблюдам верблюжат… По какому делу спрашиваешь нас? Мы тут прилегли, желая отдохнуть. Каждому назначен путь какой-нибудь. Надо думать — знаешь ты и сам свой путь. Пляшет под тобой арабский твой тулпар, — Не пора ль тебе поводья натянуть?

Алпамыш тогда еще одно слово сказал караванщикам:

— Где помощник сметлив — мудр судья всегда. Если конь — калека, всаднику беда. Ни ущерба нет от спроса, ни стыда. Гоните вы чьих верблюдов и куда? Если знать хотите, правду вам скажу: Странник я, на месте долго не сижу, По краям-народам разным я брожу. Болтунов-задир чванливых не люблю, — Им без разговоров головы рублю. Видите — булат на кушаке ношу. Это чьи верблюды, мне сказать прошу!..

Слова эти услыхав, караванщики между собой перемигнулись:

— Стоит ли нам спор начинать с таким джигитом? Не лучше ли дать ему прямой ответ и отделаться от него?

Так рассудив, сказали они:

— Мозг земли наружу лезет под дождем. Караван с трудом плетется на подъем… Девушка о милом думает своем. Да стоит — не рухнет у героя дом! Жив скорбящий раб несбыточной мечтой. Знай: мы ултанбеков караван ведем, — Ултанбеком был такой приказ нам дан. Он — не караванщик, не простой чабан, — Всеконгратским шахом сделался Ултан!