Алпамыш. Узбекский народный эпос(перепечатано с издания 1949 года)

Караджан, выслушав слова матери, говорит ей:

— Мать! Странные ты слова говоришь: ведь ты пока на узбечке только платок повязала. Прилично ли мне сразу же после этого являться прямо к невесте. Не унижу ли своей чести мужской? Не стану ль посмешищем в глазах людей?

А мать ему снова повторяет:

— Таков узбекский обычай, таково их правило. Неужели я бы сынка своего осрамила? Кто слишком смущается, тот жены лишается! — Сказала так старуха Сурхаиль и пошла себе дальше.

А Караджан к махрамам своим обратился:

— Некоторые из вас поездили по свету, некоторые уже и невест заневестили, иные — своим домом пожили, — быть может, и порядки узбекские вам знакомы? Стал я в узбекской семье женихом, — надо мне явиться туда, а не знаю, как у них одевается жених. Может быть, кто-нибудь из вас научит меня?

Сказали Караджану махрамы:

— Ха! В праздник и под праздник видали мы узбекского жениха. Великолепно он был одет, на голове носил он чалму. Женщины ему кричали вслед: «Жених, жених!» и от него деньги за это получали.

Слова эти услыхав, Караджан по-узбекски нарядиться решил. Сбросил он свой калмыцкий тельпак, новую одежду надел, чалму на голову навертывать стал, — никак чалма нарядной, круглой не выходит — во все стороны торчит, совсем не так, как у узбеков получается. Никогда Караджан чалмы не носил, сноровки завязывать ее не было у него. Говорит Караджан — Э, никак по-узбекски красиво не получается!

— Мы сами снарядим вас, — сказали махрамы.

Посадили они батыра Караджана на коня, девяностобатманный железный панцырь на него надели, взяли поводья четырнадцати коней, — вместо кушака обмотали ими туго-натуго стан батыра и заставили Караджана сидеть в седле прямо-прямо. Высок и прям, как минарет самаркандский, в окружении тринадцати махрамов своих, направился Караджан-батыр к невесте.

Вышел в путь батыр Караджан, Едет в степь Чилбир Караджан, Тот жених, калмык-пахлаван. Всей дружиной своей окружен, Материнским словом прельщен, Размечтался о девушке он. Холост он ходил и досуж, Будет он красавице муж, Зять узбека-бия к тому ж! — Э, мой конь, тулпар, не ленись, К Айна-колю птицей стремись, Нежный ждет меня кипарис, — Прозевать невесту могу!.. Конь его — тулпар удалой, Скачет и фырчит на скаку — Хочет угодить седоку. А седок могучий такой, Словно сокол сидит боевой, Не видав красавицы той, Едет, обольщенный мечтой, Скачет нетерпеньем томим, А махрамы — следом за ним. Близок Айна-коль, далеко ль, — Жениху дорога долга, Коль невеста ему дорога! Вот и засинел Айна-коль — Зелены его берега. Едет Караджан, как дракон,— Весь народ узбекский смущен: «Кто таков, откуда к нам он, Что за великан-пахлаван? Даже не видали таких!..» Ус калмыцкий гордо суча, Лихо скакуна горяча, Юрт как бы не видя простых, Едет Караджан мимо них,— К бархатной юрте Байсары Едет горделивый жених, Подъезжает прямо к юрте, Едут и махрамы к юрте. Помня материнский завет, Щурит он с задором глаза, Что-то своим слугам шепча. Алая на нем кармаза, Равных ему, думает, нет!.. А в юрте Барчин-аимча Ничего не знает о нем, Женихе самозванном своем… Ждут четырнадцать конных мужчин. Что же не выходит Барчин? Нет же для обиды причин! Девушки-узбечки стоят, Но не принимают коней, С праздным равнодушьем глядят, Оказать почет не хотят… Прибыл же он во-время к ней,— Верного коня исхлестал, С дальнего пути ведь устал! Как же так встречать жениха? Думой уязвлен Караджан: Как бы тут не вышло греха! Может быть, все дело — обман, Может быть, он вовсе не ждан? Шутка — хоть и слишком плоха, Можно ль положиться на мать, Выпустить бы ей потроха! Снилась ей, как видно, сноха! Девушки смеются — ха, ха! Голову он стал уж терять: «Я повеселиться мечтал, С баем породниться мечтал, На Барчин жениться мечтал,— А своей невестой не ждан!..» Встречей озадачен такой, Ведьмой одурачен такой, Матерью своей озорной, Повернул коня Караджан, Бек-батыр, калмык-пахлаван.

Отъехал Караджан и все размышляет: «Наша невеста нас не видала, значит — и девушки не знали, что это мы». Так утешал он себя, и долго еще разъезжал вокруг юрты Байсары. Очень измучился Караджан. Потом поехал он в глухое место, с коня сошел — и махрамам своим так сказал:

— Развяжите меня. Совсем дышать не могу, туго слишком опоясали вы меня. Э, мать моя озорная, обманула нас!

Развязали его махрамы, на коня сел батыр — и поехал в пещеру к братьям-батырам. Въехал — с коня слез. Самый могучий из девяноста батыров, Кокальдаш-батыр спрашивает: — Откуда ты, Караджан, приехал? — Караджан отвечает: — Приехали мы от узбекской девушки — невесты нашей. Хорошо мы с ней повеселились! Кокальдаш-батыр разгневался:

— Ой, лучше бы ты в детстве подох! К какой такой невесте осмелился ты ездить? Ведь она — твоего старшего брата будущая жена, а он жив! Вот ты как блудлив!

Тут встал Кошкулак-батыр и тоже сказал:

— Ты зачем же лезешь к девушке этой, за которую я уже вношу калым? Становясь на пути старшим братьям своим, помрешь молодым!

Это сказав, уселись батыры, стали пить арак и другие напитки, — пирушку устроили.

Сильно опьянев, Кокаман-батыр сел под утро на коня своего Кокдонана и один поехал на озеро охотиться. Около полудня, с охоты возвращаясь, проезжает он берегом озера.

А Барчин-ай со служанкой своей Суксур в это время сидела под навесом, где разложен был тутовый лист с шелкопрядами. Смотрят — едет калмык, под которым конь так и пляшет. Могуч калмык, прям, как минарет самаркандский.

— Э, какой калмык могучий и огромный! Как бы не увидал меня и тоже не стал кружиться тут! — Так Барчин сказала — и в юрту пошла…

Взгляд Кокамана-батыра упал на бедра Барчин. Он поводья натянул — повернул коня, про себя подумав:

«Подъеду-ка к этим девушкам. Баи эти — скотоводы, — кумыса попрошу. Если кумыса дадут, значит, — женюсь я на узбечке, а если дадут воду, — значит, с пустыми руками уеду я. Попытаюсь — судьбу свою испытаю». — К девушкам обратившись, сказал Кокаман:

— Алая на вас, узбечки, кармаза. Разума лишат подобные глаза! Есть у скотоводов много кумыса, — Кумыса охотно я бы напился!.. Розы по весне румяно зацветут,— Соловьи, любовью пьяны, запоют. Не по красоте ли гурий узнают? Просит кумыса такой батыр, как я, — Гурии ужель мне чашу не нальют? Я богат, — чалму из шелка я ношу. Весь я пожелтел — так страстно я прошу. Вашего отказа я ведь не снесу — Чашу мне одну налейте кумысу! Рвется в битву сам породистый тулпар. В сердце хворь таю, от этой хвори — жар; Лекари сказали — исцелит кумыс,— Слышал я, что пьют его и млад и стар. Вы, узбечки, краше гурий родились, Неужель не будет мне налит кумыс? Просит вас такой известный пахлаван! Я живу в пещерах, имя — Кокаман. С озера я ехал, — дело дал мне хан,— Вижу — скотоводов расположен стан, Знаю, что богаты скотоводы все, Знаю — пьют кумыс они, как воду, все. Яркий на тебе, красавица, халат! Если пить кумыс от хвори мне велят, На тебя с мольбою направляю взгляд. Можно ли такому беку отказать? Если я тебя прошу о кумыс е, Дай хотя б немного в небольшой касе! Можно ль быть скупою при твоей красе? Пить кумыс табибы мне велели все: Кумыс ом от хвори я освобожусь, — Потому тебя просить я не стыжусь. Если дашь кумыс — как хочешь, побожусь, Что тебе, быть может, тоже пригожусь!.. Из-за кумыса весь день я тут кружусь!

Это услыхав, так ответила Барчин Кокаману:

— Поля брани нет, где кровной нет вражды, — Скакуна не гонят в битву без нужды: Если в бег чрезмерный скакуна пустить, Может он потом и вовсе не остыть… Каждый у себя по-своему велик! Уезжай, калмык, нет кумыс атебе! На исходе лета, глупый ты калмык,— Посуди, — откуда б он взялся тебе? Слушай, что тебе скажу, калмык-глупец: Жеребят пустил под маток мой отец,— Где же я теперь достану кумыс а? Кумыс атеперь в помине даже нет! Не настала осень — не поблекнет цвет. Не люблю, калмык, бессмысленных бесед! Бог ума не отнял у меня пока. Кумыса не будет — вот и весь ответ! Не встречала я глупее калмыка! Вот уже сумбуль кончается у нас,— В это время года кто кумыс видал? Проезжай, калмык, чего ко миг пристал? У других проси, а здесь ты опоздал. Э, как много глупых слов ты наболтал! Извелась я вся, с тобою говоря. Проезжай, калмык, теряешь время зря! Не встречала я такого дикаря!.. Весело живу я у отца в дому, Проезжай, не то пожалуюсь ему! Говорить с тобой мне вовсе ни к чему,— И меня не мучь и сам ты не томись — Говорят тебе, что кончился кумыс! Вот еще пристал, откуда ни возьмись!..

Услыхав слова Барчин, такое слово ей в ответ сказал Кокаман-батыр:

— В битвы я скакал на этом скакуне. Сильную обиду причиняешь мне. Малость хоть налей, пусть плещется на дне!.. Я — батыр известный, унижаюсь так! Я ведь не вино прошу и не арак, Я ведь не сабу прошу и не конак, — Хоть в одну касу, прошу, налей кумыс! Все табибы мне велели: «Пей кумыс». Я ведь не сабу прошу и не конак! Не груба моя и не зазорна речь, — Надо же свое здоровье мне беречь! Если в сердце боль, — руке изменит меч, — Что батыру делать в пору грозных сеч? Стыд батыру хворым в молодости слечь! Можно ли подобной просьбой пренебречь? Раз надежда есть кумысом хворь отвлечь, Как меня надежды смеешь ты лишить? Можешь ведь и ты кого-нибудь обжечь Так, что боль его начнет нещадно печь,— На смерть ты его решишься ли обречь!.. Дай мне кумыс а— лекарством обеспечь!.. Я ведь знаю: ты — Байсарыбая дочь. Кумыса не дав, меня ты гонишь прочь, — Скупостью такой отца не опорочь… Я, как друг, пришел — и все же не желан. Знай, обида эта мне больнее ран… Я на все способен, гневом обуян! Вы сюда пришли из чужедальних стран,— Раз пришли — пришли, — впустил вас Тайча-хан! Я — батыр калмыцкий, имя — Кокаман, — Видишь — я какой могучий пахлаван! — Жертвою мне быть за твой чудесный стан! Если кумыс апрошу, не зван, не ждан, Значит, вправду, очень болен Кокаман! Неужель не дашь больному кумыса? Пусть хотя б одна неполная каса!.. Если б кумыса сейчас я напился Из твоих, узбечка, из волшебных рук, Был бы исцелен я от сердечных мук… Пусть, как волк, уеду, а не — как лиса!.. Ты не обижайся — я ведь не злодей. Дай кумыс — и сердцем ты моим владей! Не последний средь калмыцких я людей: В полном богатырском круге состоя, Между девяноста славных числюсь я. Недругу любому голову снесу! Дай мне кумыс у, красавица моя, Не уеду я, не выпив кумыс у!..

Услыхав от Кокамана эти слова, сказала Барчин прислужнице своей, Суксур:

— Этот калмык, провалиться ему, — откуда он только взялся! — стоит да бахвалится, прося кумыса, — на кумысе счастье свое загадав. Налей-ка воды в касу, — воду я ему подам, — охладит его вода — надежду на меня оставит он.

Суксур отошла в сторону, воды в чашу налила — принесла ее Барчин. Барчин протянула руку с чашей батыру Кокаману. Увидел Кокаман-батыр, что в чаше вода, а не кумыс, — разозлился и хлестнул девушку по руке своей камчой.