Амнезия "Спес"

Я, естественно, опять промолчал — пусть думает, что хочет.

— Ладно… сегодня я рассказываю о себе. Будем надеяться, что скоро и ты отважишься секретов от меня не держать. Так вот, у меня была мама, Флоксией ее звали… теперь уж нет, ушла, старенькая была совсем, — он скорбно поджал губы, — но это именно она многое мне рассказала. Не сразу, конечно, потом, когда я стал старше…

Я смотрел на него, и мне было наставника жалко — на самом-то деле я отлично понимал, что такое иметь маму и редко видеть ее. А уж знать, что никогда больше не встретишь совсем… э-эх, мне даже страшно представить было такое!

— Она родила за свою жизнь двух девочек! — гордо изрек наставник. — Ну, и пацанов, конечно… если правильно помню, штук шесть. Только вот девочки росли рядом, а потом и вовсе сами Матерями стали, оставшись в том же отсеке, что и она. Но мальчишек, как сам знаешь, в год отнимают, а в четыре и вовсе отправляют вниз из рубки, в интернат. А за мелкими надзору больше, да и потом, мы ж только лет в десять начинаем сбегать сами и нас можно выхватить где-то за стенами интерната. Так что мальчиков своих мама потеряла на много лет из вида. А нашла потом только меня.

— Подожди, отец смог познакомиться со мной, когда мне лет семь было! — недоуменно все-таки вклинился я в его рассказ.

— Так отец у тебя кто? Хран. Считай человек вольный, тем более, что он из рубки родом, и поди за считанные несколько лет в сержанты выбился. А Матери бродить по нижним улицам не пристало, край по Торговой площади можно пройтись. Так что — да, нашла она меня лет в тринадцать, почти под самый выпуск. И то, только потому, что у меня на шее под ухом приметная родинка имелась, такая же как у нее. У остальных парней видно не было подобного родимого пятна.

Я покосился на шею Паленого, сейчас, когда он был в майке, открытую взгляду полностью. Тот понял, чего это я на него так уставился и усмехнулся:

— Нет той родинки уже, попала под ожег. А тогда только благодаря пятнышку мама меня и нашла. Но ей, как она говорила, еще повезло, у нее две дочери было… это так своих девочек мамы называют… она потом, когда рожать уж не смогла, в соседнем отсеке, где самых маленьких мальчиков держат, и осталась, чтобы с дочерями рядом быть. Нянькой работала…

— Подожди, няня Флоксия?!

— Да, — настороженно ответил наставник, — что не так?

— Так она у меня была! — воскликнул я, догадавшись.

— А ты помнишь что ли?

— Ага, мне ж пятый год был, когда нас с пацанами в интернат переправили!

— Да-а, всякое в жизни бывает, — выдал свое привычное изречение наставник, — так вот, мама мне многое рассказала о своей жизни и о жизни других Матерей. И очень жалела тех, кто одних пацанов рожал, а потом найти не мог. Ходили они, рассказывала мама, бродили по Торговой площади годами, в лица всех пробегающих мимо мальчишек заглядывали. Но разве ж найдешь, если какой приметной особенности во внешности не имеется? Дети ведь так быстро меняются.

Ага, вряд ли найдешь… ну, а мне вспомнились вдруг, не только мамины поглаживания по голове, но и то, что на вопрос, почему она плачет, все-таки кое-какой ответ получал: «От счастья, что ты у меня есть!». Раньше-то эта фраза для меня никакого разъяснения не несла, а принималась мной за очередную нежность. Но вот теперь-то глаза мои на ее смысл и открылись!

Понял, что от жалости и какого-то тоскливого умиления готов и сам в рев удариться, а потому решил с этой печальной темы срулить:

— Слушай, наставник, я все понял. Только ты, так до сих пор и не объяснил, почему такой злой от милостивиц вернулся. Ты ж у них был?

— У них, — посветлевший при воспоминании о Матери взгляд наставника опять налился злостью, — если точнее, у Сапфиры. Все креды из заначки спустил, чтоб столько часов у нее просидеть.

— Ты там сидел?! — удивился я, вооруженный новыми знаниями о том, зачем на самом деле ходят к милостивицам.

— Ну, не только, конечно. Но мы еще и долго разговаривали. Ты вон даже озадачится, отчего это такая молодая красавица к нам из рубки спустилась. Ну, так и мне ж интересно было.

— Спросил?

— Спросил.

— А мне расскажешь?

Паленый посмотрел на меня задумчиво, но все же принялся отвечать:

— Может и не следовало этого говорить, не мое это дело… но тебе, глупому, не помешает еще раз напомнить, как оно в жизни бывает и, что гнили разной вокруг полно.

От такого предисловия я напрягся, было понятно, что ничего хорошего оно не предвещает.

— Сапфире всего двадцать четыре года, а к нам, как ты знаешь… — посмотрел на меня, махнул рукой и продолжил, — ладно, не знаешь… милостивиц из рубки вниз направляют, когда им исполняется тридцать лет. Так к нам недавно попали Гагата и Хризолита. А вот Сапфире еще было жить и жить там. Хотя, как она говорит, несмотря на всеобщее убеждение, жизнь там не сахар, по крайней мере, для милостивиц. Женщин-то, что рождаются в рубке, на Матерей и тех же милостивиц не делят, они так и живут в семье. Семья, это когда мужчина с женщиной в постоянную пару объединяются, — пояснил он мне.

Я просто кивнул и распространятся о том, что уже в курсе такого, не стал.

— Что у них за жизнь потом, — продолжал Паленый, — я не знаю, но думаю, свободы у тех женщин всяко побольше, чем у тех, кто родился в материнском отсеке. Да и мальчики воспитываются в семье, а не в интернате, как у нас, внизу. Видимо поэтому, в рубке многие считают, что милостивицы, это какие-то низшие женщины — доступные каждому, а потому недостойные уважения, и с ними можно обращаться как вздумается. И не лупай на меня глазами так, малой… я сам, если честно, прибалдел, когда это от Сапфиры услышал.

А я-то от его рассказа действительно глаза опять вытаращил. Впрочем, пусть скажет спасибо, что не перебиваю вопросами, а мне, между прочим, впору уже рот рукой зажимать!

— По закону Корабля, ведь как? Матерям за их труд и великую миссию — поклонение. А милостивицам — уважение и благодарность. Ну, за то, что они нам, мужикам голодным, свою милость оказывают. Нас-то по-прежнему много, а их — мало. Поди-ка, всех радостью одели! Тоже думаю, труд немаленький. А, гляди ж ты, мрази находятся, которые даже не то, что благодарности элементарной не испытывают, так еще и считают, что раз ты женщина из отсека Блаженства, то обязана все прихоти терпеть!

— Подожди, ты ж говорил, что выбора у них не было… а значит, наверное, действительно обязаны, как в каждом деле, которое нам выпало по приписке…

— Хвост! — рявкнул Паленый. — Ты что, тоже придурок конченный?!

— Не-е! — замотал я головой. — Я не такой!

— Гляди мне, — погрозил наставник сурово, — и осознай, что главное в твоем высказывание — «выбора не было», а не что-то другое! Ты же не из рубки! У тебя ведь тоже всего два пути, если конечно в рейде не угрохаешься однажды. Или в Приюте для стариков дни свои окончить, или выслужиться и хоть на старости лет пожить семьей — со своей женщиной. Сейчас-то ты о таком и не задумываешься, но уверяю тебя, с возрастом ты этот вопрос переосмыслишь точно. А откуда она возьмется, своя-то женщина, если их мало? Знаешь?