Анализ фреймов. Эссе об организации повседневного опыта
Шрифт:
Итак, можно допустить, что, хотя планы и действия, производимые людьми, в буквальном смысле существуют, рассказы об этих проектах, по всей вероятности, ближе к драматургии, чем к фактам. Поскольку натуральные фигуры не имеют в своем распоряжении команды профессиональных актеров или достаточного времени, чтобы отшлифовать сценарий, поскольку, пересказывая события, они ничтоже сумняшеся пускают в ход свои любительские способности, постольку редко возникает вопрос, что же больше похоже на жизнь: сцена или нечто такое, что человек изображает перед теми, кого он выбрал в качестве своих слушателей.
14
Выводы
1. Наше исследование началось с наблюдения, что мы (а также значительное количество других людей) обладаем способностью и склонностью использовать конкретную деятельность, которая в определенном смысле самодостаточна,
Отсюда следует, что рутинную деятельность надо воспринимать со всей серьезностью — как часть реальности, которая имеет первостепенное значение. Даже если мы, как показано выше, с головой уходим в фиктивные области бытия, приписывая какой-либо из них статус реальности, то и в этом случае рано или поздно обнаруживается вторичность и ненадежность восприятия, не соответствующего действительному положению вещей. Так может быть прочитан Джемс и даже Шютц. Делать это столь же удобно, сколь легко.
Во-первых, мы часто используем слово «реальное» для сравнения. Когда мы считаем что-либо нереальным, мы иногда не учитываем, что реальность не обязательно должна быть очень уж «реальной»; с таким же успехом она может быть как инсценировкой событий, так и самими этими событиями, а может быть репетицией репетиции или репродукцией оригинального изображения. Любое из изображений может быть в свою очередь создано путем копирования нечто такого, что само является макетом, и это наводит нас на мысль, что суверенным бытием обладает отношение, а отнюдь не субстанция. (Бесценная [авторская] акварель, хранимая по соображениям безопасности в папке с репродукциями, оказывается в данном контексте лишь репродукцией.)
Во-вторых, любой более или менее длительный отрезок рутинной деятельности, одинаково воспринимаемой всеми ее участниками, скорее всего, будет содержать эпизоды, осмысленные в разных фреймах. В этом отношении они расположены в разных мирах (realms). Например, человек дает распоряжения своему почтальону, приветствует знакомую пару, садится в автомобиль и уезжает. Определенно этот отрезок деятельности представляет собой последовательность событий, которые имеют в виду Джемс и более поздние авторы под словосочетанием «повседневная реальность». В то же время ясно, что система дорожного движения — это относительно узкая ролевая сфера, безличная, но тем не менее очень плотно пригнанная к движению мира. Приветствия — часть ритуального порядка, в которой индивид имеет возможность представлять самого себя, — это область действия, тоже встроенная в рабочий механизм мира особым ограниченным образом. Распоряжения, адресованные почтовому служащему, относятся к сфере профессиональных ролей, однако маловероятно, чтобы взаимодействие в данном случае обошлось без небольших отклонений диалога еще в какую-нибудь область. Двигательные навыки, обнаруживаемые при вручении и передаче письма (или открывании и закрывании дверцы автомобиля), принадлежат к еще одному порядку явлений — умению управлять телом при оперировании подручными физическими объектами. Далее, если этот наш человек следует своим путем, вождение машины может стать рутинным автоматическим процессом и его мысли, по всей вероятности, начнут временами отвлекаться от дороги и переключаться на фантазии. Внезапно очутившись в трудном положении, он, скорее всего, одновременно будет, по возможности, ловко выруливать и молиться, смешивая «рациональное» и «иррациональное» так же незаметно для себя и в такой же манере, как и любой самый примитивный человек. (Заметим, что все эти по-разному фреймированные виды деятельности можно подвести под определенную «роль», например роль жителя пригорода, но для наших целей это было бы недопустимо грубой концептуализацией.)
Все это сложное стратифицированное напластование фреймов можно представить целостным образом на киноэкране; в этом случае картина будет систематически отличаться от оригинала хотя бы по характеру расслоения событий и получит иное бытийное определение, чем оригинал. Но какой бы оригинал ни лежал в основе кинематографической копии (нереального изображения оригинала), он и сам по себе будет неоднороден по отношению к реальности, то есть — представлять собой серию по-разному фреймированных снимков, принадлежащих разным мирам.
Исходя из тех же соображений, кино можно рассматривать в качестве составной части действующего обыденного мира (ordinary working world). Легко вообразить обстоятельства, при которых человек посещает кинотеатр и постепенно включается в предлагаемые услуги, считая все это одним из обычных дел во время вечерней прогулки; в круг соответствующих событий скорее всего войдут еда, ни к чему не обязывающий разговор и другие развлечения. Если так, то можно вообразить и обстоятельства, при которых посетитель кинотеатра сравнивает реальность
своего вечернего времяпрепровождения с телепередачей, изображающей такой вечер. А в суде, отстаивая свое алиби, наш индивид мог бы заявить, что он действительно ходил в кино в этот вечер и что такое хождение для него — самое обычное, нормальное, повседневное дело, тогда как фактически он в это время делал что-то еще.2. Здесь возникают более глубокие вопросы. При доказывании того, что повседневная деятельность снабжает нас своего рода оригиналом, с которым можно сопоставлять разного рода копии, предполагалось, что исходная модель является чем-то подлинным, способным к фактическому существованию, и в своем бытовании она гораздо прочнее связана с окружающим миром, чем любое изображение. Однако во многих случаях то, что человек делает в своей жизни всерьез, соотнесено с установленными для таких действий культурными стандартами и социальными ролями, которые выстраиваются на базе определенной деятельности. Некоторые из этих стандартов рассчитаны на максимальное одобрение, некоторые — на максимальное осуждение. Совокупное групповое знание (lore) черпается из моральных традиций культурного сообщества, бытующих в народных сказаниях, литературных образах, рекламе, мифах, сплетнях о поведении кинозвезд и их окружения, Библии и других источниках, содержащих образцы репрезентации. Поэтому повседневная жизнь, сама по себе достаточно реальная, довольно часто оказывается многослойным отображением некоего образца или модели, которые сами являются воплощением чего-то весьма неопределенного в своем бытийном статусе [988] . (Знаменитость, которая демонстрирует платье знаменитой фирмы, следует в своем поведении некоторой настройке обычного человека в повседневной одежде, то есть представляет зрителям модель, воспроизводящую реальную манеру одеваться. При этом она выступает моделью для подражания со стороны тех, кто стремится прилично одеваться; это стремление более присуще подружке невесты, но не самой невесте.) Может быть, жизнь не подражает искусству, но повседневное поведение в определенном смысле есть подражание правилам приличия, отклик на образцовые формы поведения других, и исходное усвоение этих идеалов принадлежит скорее воображению, чем реальности.
988
См.: Schutz A. Symbol, reality and society // Schutz A. Collected papers. vol. 1. The Hague: Martinus Nijhoff, 1962. p. 328. Здесь я еще раз выражаю признательность Рихарду Гратхоффу.
Более того, люди всеми силами и с полной самоотдачей поддерживают то, что считают своим организованным опытом. Они создают фонд поучительных историй, игр, загадок, экспериментов, сплетен и прочих сценариев, которые наилучшим образом поддерживают фреймированную картину действующего мира. (Молодежь особенно подвержена воздействию созданных очевидностей (manufactured clarities), которые впоследствии предоставляют ей накатанный путь для распознавания жизненных ситуаций.) Вообще человеческая природа приспособлена к такой перспективе видения мира отчасти потому, что люди хорошо научились принимать такое положение дел за истинное. Непрерывно и бесконечно многообразно социальная жизнь формирует и закрепляет формы знания о самой себе. (А поскольку мой анализ фреймов сливается с анализом фреймов в повседневной жизни, в этом качестве он, скорее всего, является еще одной полезной фантазией.)
1. На первый взгляд, повседневные действия людей из плоти и крови, вступающих в непосредственное общение друг с другом, кажутся резко отличающимися от копий, представленных в фиктивных областях бытия. Впасть в такое искушение легко. Копии можно рассматривать как простые преобразования оригинала, и тогда все, что обнаруживается в организации фиктивных сцен, можно считать применимым только к копиям, а не к реальному миру. В таком случае анализ фреймов превратился бы в исследование чего угодно, только не реального поведения.
Хотя такой подход может показаться самым очевидным, он не самый полезный. Реальная деятельность противостоит не чему-то явно нереальному, наподобие снов, но также спорту, играм, ритуалам, экспериментам, пробам и другим подобным мероприятиям, включая разного рода хитрости, — и эти виды деятельности не принадлежат целиком фантазии и выдумке. Более того, каждая из этих альтернатив повседневности отличается от других по-своему. Несомненно, сама повседневная деятельность таит в себе быстро меняющиеся фреймы, многие из которых порождают события, значительно отличающиеся от того, что можно бы назвать буквально реальным. Наконец, переменные и элементы организации, обнаруживаемые в не-буквально-реальных областях бытия (nonliteral realms), проявляющие себя по-разному и по-разному используемые в каждой из этих областей, обнаруживаются и в организации актуального опыта, опять же в той форме, которая отлична от него самого.