Анализ фреймов. Эссе об организации повседневного опыта

Идея заключается в том, что отрезки деятельности вместе с участвующими в них действующими лицами трактуются как одна проблема, подлежащая целостному анализу. Объектами изучения при таком подходе становятся области бытия, и повседневность рассматривается здесь не как обособленная сфера жизни, противостоящая другим сферам, а лишь как один из возможных миров.

Несомненно, те жизненные миры и сопровождающие их обстоятельства, которые отделены от обыденного мира, могут изучаться совершенно автономно. Однако здесь возникает дополнительная сложность. Первостепенной задачей социологического изучения должно быть, на мой взгляд, изучение именно обыденного, актуального поведения, точнее его структуры и организации. Однако исследователь, как и люди, которых он изучает, склонен принимать структуры повседневной жизни за нечто само собой разумеющееся; поэтому он часто остается в неведении относительно того, что же на самом деле направляет его собственное поведение и поведение других. Сравнительный анализ разных миров открывает один из путей к преодолению подобной ограниченности самосознания. В тех мирах бытия, которые отделены от обыденной жизни, могут осуществляться естественные эксперименты, со всей возможной контрастностью и отчетливостью проясняющие свойства повседневности. Схему, сводящую воедино обыденный опыт, можно рассматривать как частный случай общего принципа организации опыта, как один из возможных способов действия. Собственно говоря, видеть что-либо — значит видеть сходство и различия. Видение этих отличий (и сходства) в способах действия означает понимание хода событий. Тем самым не явленное и скрытое раскрывается, разоблачается, разгадывается. К примеру, на театральной сцене и в радиопостановке мы привычно ожидаем, что исполнитель будет выражать внутреннее состояние персонажа таким образом, чтобы сохранялась непрерывность сюжетной линии и публика хорошо знала, что происходит в каждый момент спектакля. Но такого же рода целенаправленные хореографические движения можно видеть и в повседневной жизни. С наибольшей очевидностью это проявляется в ситуации, когда человек обнаруживает, что делает нечто такое, что может быть превратно истолковано окружающими, которые просто скользят по нему взглядом и тут же переключаются на другие предметы.

2. Представим в качестве типичного случая трех или четырех конкретных людей, каждый из которых выполняет свою задачу при непосредственном присутствии друг друга, — это и есть отрезок повседневной деятельности. Что дает анализ фреймов для понимания этой сцены?

Во-первых, анализ фреймов указывает на треки или каналы деятельности. Допустим, определены основная деятельность, главное направление развертывания сюжетной линии и, следовательно, заданные ей видимые границы. Предположим, далее, что в структуре основной деятельности имеются по меньшей мере четыре трека: один для событий, находящихся за рамками внимания; второй непосредственно направлен на выполнение действия; третий обеспечивает дополнительную коммуникацию; четвертый служит для сокрытия определенных обстоятельств.

Во-вторых, анализ фреймов обнаруживает многослойность деятельности (laminations). Предположим, отрезок повседневной деятельности не содержит в себе никаких внутренних планов и является совершенно открытым. В нем также отсутствуют переключение и обман. Подобная непосредственность, безусловно, возможна. В то же время нетрудно заметить, что она, по всей вероятности, вряд ли просуществует сколь-нибудь продолжительное время. Даже для поддержания эпизодических открытых действий требуются немалые усилия. Поэтому отсутствие многослойности само по себе весьма примечательно.

В-третьих, анализ фреймов определяет статус участия. Разговор двух уединившихся друзей предполагает, на первый взгляд, взаимно признаваемые позиции равноправных участников диалога, прежде всего чередование ролей говорящего и слушающего.

Расширим эти аналитические возможности. Добавим в ситуацию общения третьего участника и позволим говорящему обращаться ко всем участникам в целом или к конкретному «другому» — в последнем случае придется ввести различение реципиентов-адресатов и реципиентов-неадресатов. (Тогда нетрудно увидеть, что слушающий-неадресат, особенно привычный к такому своему положению, может несколько выпадать из обычного режима участия и относиться к говорящему и его адресату как к единому целому, которое наблюдается им со стороны, будто бы это игра в теннис или диалог на сцене.) С третьим участником создается возможность сговора двух лиц, а также различения между сговорившимися и находящимися за рамками сговора. Добавим к этому варианты, когда третье лицо — неучаствующий в ситуации посторонний — выступает в роли безучастного свидетеля, роли, которая отграничена от ситуации общения гражданским невниманием (civil inattention). Распишите сценарий общения двух или трех участников ситуации, и вы получите распределение ролей между исполнителями и аудиторией.

Все просто. Но посмотрите, как эти аналитические различения позволяют нам увидеть внутренние структуры, развертывающиеся в обычной уединенной беседе. Выше мы детально обсуждали возможность сговора в двухстороннем речевом общении. Это может происходить в форме «сговора с самим собой», когда один из собеседников адресует какие-нибудь жесты «в сторону», пока другой говорит, либо в виде «сговора по поводу сговора», когда оба участника одновременно играют роли и заговорщика, и ничего не знающего о сговоре. Кроме того, один из участников может представить свое поведение так, чтобы другой понял все, как надо, но вел себя так, как будто ничего не понял, тем самым побуждая контрагента действовать сразу по двум направлениям, что в результате превращает ситуацию общения двух индивидов в нечто более сложное. И когда говорящий воспроизводит или заново разыгрывает какой-то отрезок опыта ради удовольствия слушающего, этот последний (а в некоторой степени и говорящий) может отстраниться от ситуации и уподобиться аудитории: и слушающий, и говорящий могут с удовлетворением отнестись к тому, что воспроизвел говорящий.

Коротко говоря, ситуации, создающие многостороннее взаимодействие, могут быть структурно сведены к диалогу между двумя персонажами. Как повествование превращает одновременно происходящие события во временную последовательность, как рисунки в комиксе выстраивают хронологический ряд событий в пространственный порядок, так и живое взаимодействие может регулироваться его участниками таким образом, чтобы последовательность действий стала максимально явленной, а развертывание эпизодов определялось бы подспудным стремлением участников игры к подсчету суммарного итога. Именно поэтому ребенок, упав и поцарапав коленку, может приостановить рев, пока не подбежит к родителям, и только тогда зальется слезами, свежими и горючими, как полагается. По той же причине взрослые могут расцвечивать свои разговоры взрывами смеха [989] , гневными выпадами, внезапными обрывами речи, потупленными взорами с выражением досады и смущения и другими вполне искренними изъявлениями чувств. В итоге время этих прорывов темперамента выбирается так, что происходят они как раз в узловые моменты речи другого человека, как бы предоставляя ему возможность увидеть и услышать то, что вызвало такую реакцию. Вместо следования нашей обычной практике представления в виде последовательности того, что фактически происходит одновременно, здесь мы позволяем себе рассматривать как совмещенные, накладывающиеся друг на друга такие события, которые в действительности протекали раздельно и последовательно, — используя тем самым определения фреймов для подкрепления наших сомнений относительно человеческой природы, в данном случае подозрения в том, что за нашими светскими утонченностями скрывается нечто неуправляемое и животноподобное.

989

Cm.: Jefferson G. Notes on the sequential organization of laughter. Unpublished paper. 1974.

3. С учетом сказанного обратимся к центральному для нашей проблемы понятию участника ситуации общения (можно также говорить об игроке или индивиде). Сравнительный подход дает нам возможность прояснить некоторые теоретические предположения о повседневной деятельности, которые в противном случае остались бы за рамками рассмотрения. Например, можно увидеть, что человеческое тело и способ его функционирования в контексте фрейма образуют проблемную область, заслуживающую самостоятельного систематического изучения.

Возьмем шахматы. Смысл игры определяется тем, что на доске расположены две противоборствующие группы фигур, которые перемещаются и атакуют противника, подчиняясь определенным правилам. За согласованными ходами стоят два игрока: каждый может выиграть либо проиграть партию, каждый стремится определить оптимальный ход, каждый передвигает фигуры, тем самым как бы делая их одушевленными.

Очевидно, игра в шахматы принимает самые неожиданные формы и остается одной и той же игрой. В качестве фигур могут выступать живые люди, размещенные определенным образом на площадке. Диагностическая, когнитивная функция может осуществляться группой экспертов или с помощью компьютера. Передвижение фигур может производиться вообще третьей стороной по команде, поданной голосом или при помощи электрического переключения, даже самими фигурами, если это живые игроки на площадке. Когда шахматная игра проводится лишь «для забавы», каждая из двух сторон, исполняя когнитивную функцию, воспринимает возможные потери и выигрыши в чисто психологическом контексте. Но как только на кону оказываются деньги, национальная гордость, место в командном рейтинге, дело меняется: в игре начинают участвовать другие заинтересованные лица [990] , например заключившие пари партнеры по бизнесу и т. п. Таким образом, функции шахматной игры распределены в соответствии с позициями фигур, стратегов, аниматоров и принципалов (principals).

990

И. Гофман использует термин «принципал» (principal), обозначающий в теории рационального действия лицо, самостоятельно принимающее решения, в отличие от «агента», выступающего в качестве исполнителя решений, — Прим. ред.

Говоря о шахматах, следует упомянуть еще две их особенности. Во-первых, хотя игровые функции могут исполняться разными участниками, само понятие игрока допускает их полное совмещение — этот вопрос обсуждения не требует. Во-вторых, роль человеческого тела в шахматной игре очень ограниченна. Игру делают фигуры. Обычно тело используется лишь для перемещения фигур, и эта операция чаще всего воспринимается как рутинная, беспроблемная, не имеющая никаких последствий. Достаточно вежливой просьбы с точным указанием клетки — и ход может быть физически осуществлен даже противником. Проблема заключается в когнитивной функции, выполняемой игроком.

А теперь возьмем в качестве примера уличную драку. Опять же каждого участника драки можно определить в терминах разнообразных функций. Он может быть инициатором драки (principal), стороной, заинтересованной в исходе побоища, или стратегом, решающим, что делать в нужный момент. В драке намного легче, чем в шахматной игре, наблюдать разделение функций. (Стоит профессионализировать кулачный бой, и исполнителем когнитивной функции станет тренер, а в качестве заинтересованных лиц обнаружатся заключившие пари, не говоря уж об инвесторах и хозяевах предприятия.) Кроме того, в драке имеется, казалось бы, общеизвестная, но тем не менее поучительная особенность, которой нет в шахматах. Функцию перемещения выполняют не шахматные фигуры, а человеческое тело. Если шахматная фигура заимствует все свои способности из правил, предписывающих варианты ходов, и в этом смысле не порождает проблем, то дерущийся человек (или животное) черпает возможности изнутри, мобилизует свои внутренние качества: физическую силу, технику, волю к победе, и именно эта способность мобилизовать внутренние качества имеет большее значение для достижения успеха, чем когнитивная функция игры.

Если обратиться к организованным видам спорта, в которых используется довольно сложное оснащение (теннис, фехтование, хоккей), можно наблюдать, что в качестве фигур там действуют человеческие тела, при этом используются своеобразные дополнения к телу в виде шпаги, клюшки, ракетки или чего-то другого. Эти приспособления используются как исключительно эффективный вспомогательный инструмент, что достигается долгими упражнениями, поэтому область движений тела в значительной степени зависит от овладения навыками применения физических усилий. Более того, эти усилия и навыки совершенно бессмысленны, если спортсмен не принимает в расчет специальных, свойственных каждому виду спорта целей игры, точно заданных параметров соответствующего оборудования (наряду с неявным обязательством соблюдать правила его использования) и разметки границ игровой площадки. Поэтому действия в спортивных состязаниях имеют искусственный характер.