Анастасия. Вся нежность века (сборник)

– Очень даже! – отвечает тот с набитым ртом.

– Ах, оставьте, знаю я ваши дела! Опять, небось, в карты продулся! – надув губки как девочка, она снова хлопает Багаридзе веером по руке.

– Кстати, Василий, ты не забыл, что собирался уходить? – бесцеремонно спроваживает его капитан.

– Уже иду! – Васяня на ходу поддевает вилкой последний грибочек на тарелке. Когда он исчезает, Сазонова жадно опрокидывает в рот оставленную им водку.

* * *

На улице у Васяни сходит с лица выражение придурковатости, в глазах его остается холодная злость. В ранних осенних сумерках уже плохо различима другая сторона улицы. Прохожих мало, все спешат домой укрыться от непогоды. На Васяню холод и дождь мало действуют, он еще не остыл после ресторана. Он останавливается закурить и тут видит, как буквально в нескольких шагах от него Егорычев подсаживает Анастасию в такси. Они как раз закончили свой тяжелый разговор в скверике под дождем.

Васяня прислоняется к стене и, не делая ни одного движения, долго смотрит вслед отъезжающему автомобилю. Затем зло швыряет так и не раскуренную сигарету, растирает ее ногой и бегом возвращается назад в ресторан.

Просьба императрицы

Деловой квартал Парижа, первая половина дня. Из подъезда с множеством разных конторских вывесок выходит Егорычев, на ходу надевая перчатки. Жестом подзывает автомобиль. По-видимому, он собрался куда-то ехать по делам.

От стены отделяется пожилой респектабельный господин, очевидно, заранее поджидавший здесь Егорычева. Это не кто иной, как генерал Сазонов, все в том же штатском, уже несколько поношенном пальто, ставшем тесным для его располневшей фигуры. Он сзади легонько кладет руку на плечо Егорычеву:

– Алексей Петрович!

Тот рывком оборачивается, тренированным жестом опуская правую руку в карман пальто.

– Зачем вы так, Алексей Петрович? Мы же с вами не юнкера безусые, чтобы водить друг друга за нос. Жизнь нас не в салонах да на раутах проверяла, а в окопах, кровью и смертью. Что ж теперь-то меня хорониться? – с упреком говорит генерал Сазонов. – Вреда вам от меня не будет, а вот помощь, может, и пригодится.

Егорычев, конечно же, узнал генерала еще тогда, в префектуре, но ему досадно, что он разоблачен из-за случайной встречи. Возобновлять старые связи совсем не входит в его планы.

– Я виноват перед вами, Павел Андреевич, но, поверьте, обстоятельства мои таковы, что мне бы не хотелось возвращаться к тому, что связывает меня с прежней жизнью, – довольно сдержанно произносит Егорычев, и в его интонации явственно сквозит желание прекратить разговор. Но генерал твердо намерен продолжить общение.

– Если не возражаете, полковник, я бы предложил немного пройтись. В эту пору дорожишь каждым погожим днем…

Егорычев, подавляя вздох, только наклоняет голову в знак согласия и обращается к шоферу по-французски:

– Поезжайте за нами потихоньку.

Поначалу некоторое время оба идут молча, глубоко вдыхая осенний воздух. Автомобиль на расстоянии следует за ними.

– Если вы полагаете, полковник, что я к вам в претензии из-за старой истории с моей супругой, Елизаветой Григорьевной, так поверьте, дело прошлое, да и цену ее романам я хорошо знаю. Вы даже не представляете, с каким проходимцем она теперь связалась. Мне же их вдвоем еще и содержать приходится. Такой мне крест выпал, мне его и нести…

Егорычев на эти слова только молча поворачивает голову в сторону генерала и не находит нужным отвечать на его тягостное для обоих признание.

– А у меня к вам довольно деликатное поручение, уж и не знаю, как вы к этому отнесетесь…

– Слушаю вас, Павел Андреевич.

– Я уполномочен передать вам приглашение одной очень важной особы, – чувствуется, что собеседник Егорычева находится в затруднении. – Вы человек замкнутый, нашими эмигрантскими делами, общественной нашей жизнью практически не интересуетесь, и, возможно, вам странно будет слышать то, что мне поручено вам передать, – мнется генерал.

– Говорите, Павел Андреевич. Кем поручено? – сухо интересуется Егорычев.

– Видите ли, мы у себя, в Союзе спасения русского народа, где я имею честь состоять в руководстве, время от времени устраиваем что-то вроде вечеринок или балов, если вам угодно, где, признаться, бывают особы из лучших российских фамилий, я бы сказал, первых наших фамилий. Вы меня понимаете?

– Нисколько, – все холоднее и суше реагирует Егорычев.

– Я имею в виду, что иногда нас удостаивают посещением особы царской крови. И на днях мы будем иметь честь принимать у себя в Собрании саму вдовствующую императрицу Марию Федоровну.

– Очень рад за вас!

– Так вот мне поручено передать просьбу Марии Федоровны: она желает вас видеть.

– Вы шутите, Павел Андреевич? Что за странные вещи я слышу!

– Я понимаю, что разговор деликатный и неожиданный для вас, но я нисколько не шучу.

– Погодите, ведь я не состою ни в каких союзах и комитетах, крайне далек от политики, я теперь простой негоциант, у меня другая фамилия, более приличествующая моему скромному общественному положению, – может ли быть, чтобы сама императрица не то чтобы имела ко мне интерес, но даже слышала о моей скромной персоне? Решительно не верю вам, это розыгрыш какой-то!

– Алексей Петрович, обижаете. Я уважаю ваши личные обстоятельства и понимаю ваше желание сохранить инкогнито в это неспокойное время. Но открою вам причину интереса ее величества. Вы знаете, что положение ее не может не вызывать глубочайшего сочувствия – потерять всю семью, всех близких в одночасье, оказаться почти одинокой на чужбине в ее возрасте – это ведь трагедия античного, библейского масштаба. Можете себе вообразить, как чутко она ловит все слухи о возможном невероятном спасении внучки Анастасии.

– Ах вот вы о чем! Этот глупый инцидент в префектуре с болезнью моей жены, с ее чрезмерным воображением, оказывается, получил огласку, если я правильно догадался. Но, милейший Павел Андреевич, это же такой вздор, такой вздор, что и повторять-то неловко. – Егорычев делает вид, что ему просто смешно.

– Подумайте о ее императорском величестве, – продолжает он запальчиво, – в какое двусмысленное положение вы ее этим ставите. Да и меня шутом выставлять – увольте! Впрочем, признаюсь вам честно: покой и безопасность Настасьи Николаевны мне во сто крат дороже, чем расстроенные нервы вдовствующей императрицы, – с упором произносит Егорычев.

– Будьте снисходительны к моей миссии, Алексей Петрович. Напрасно вы это так воспринимаете. После всего, что она пережила, еще одно разочарование императрицу не сломает. А вы с вашей прелестной супругой немного отвлечетесь. Полную конфиденциальность в нашей деликатной ситуации я вам гарантирую.

– Как, вы еще и супругу сюда приплести хотите?! – уже смеясь, отвечает Егорычев.

– А что ж вы ее все вдали от людей держите, как в погребе. Это ж не Сибирь все-таки, это Париж! – переходит на игривые интонации и его собеседник.