Анатомия «кремлевского дела»

Тем временем следователь Каган продолжал расспрашивать Муханову о связи с Бенгсон. Для начала его заинтересовали разговоры, которые Екатерина Константиновна вела с Ниной Конрадовной в 1933–1934 годах.

С Бенгсон мы сговаривались часто по телефону, еще когда я работала в кремлевской библиотеке. Она звонила мне в Кремль, я ей звонила в консульство. Помню, что я у Бенгсон как-то брала английский журнал Vogue для Трещалиной. Бенгсон мне рассказывала о составе английского консульства и посольства (о после, консуле, других сотрудниках посольства и консульства английских), называла мне фамилии, которых я не помню, о своем положении там, я же ей ничего не рассказывала [139] .

139

Там же. Д. 107. Л. 80.

Тоже подозрительно – почему это Бенгсон все как на духу выкладывала Мухановой, а та ей – ни слова? Не может такого быть. Екатерина пыталась оправдаться:

Она была менее любопытной, чем я [140] .

Ну ведь явная неправда. И следователь заходит с козырей:

У нас имеются данные, что вы Бенгсон рассказывали о вашей службе, о ваших знакомых по службе, о порядке прохода в Кремль, охране и т. д. [141] .

140

Там же.

141

Там же.

А откуда у них такие данные? Екатерина, конечно, вряд ли осмелилась бы задать следователю такой вопрос. Мы сейчас можем это сделать, ничем не рискуя, но и отвечать придется самостоятельно за отсутствием адресата. Есть два варианта ответа. Первый: Бенгсон секретно сотрудничала с органами и в своих донесениях упоминала о контактах с Мухановой. Но этот вариант не очень правдоподобен. То есть сотрудничество Бенгсон с органами как раз более чем вероятно, что будет видно из дальнейшего, но в донесениях она, скорее всего, писала о делах консульских, а не о своих личных знакомствах. Второй вариант: следователь попросту соврал. Но такая нехитрая ложь в большинстве случаев всегда срабатывала – ведь запуганный и замученный подследственный редко имел возможность трезво взвесить ситуацию и отличить правду от лжи. Мухановой пришлось сознаться:

О моей службе и знакомых по службе я Бенгсон действительно рассказывала. Больше я ей ничего не рассказывала [142] .

Но следователя, конечно, не смутил явно бытовой характер знакомства двух женщин. Ведь сюжет о связи библиотечных заговорщиц с заграницей не мог не обсуждаться на чекистских совещаниях в СПО, и наверняка было принято решение о серьезной проработке этой сюжетной линии, подразумевавшей как минимум выход на обвинения в шпионаже. Поэтому следователь на всякий случай уточнил у Мухановой номер телефона, по которому та звонила Бенгсон на работу, и поинтересовался, кто из знакомых Мухановой знает Нину Конрадовну. Назвав номер телефона (4-54-12), Екатерина показала:

142

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 107. Л. 80.

Я и Бенгсон знакомы с сотрудницей Анилтреста – Денисовой Тамарой Павловной и ее приятельницей Софьей Зиновьевной (фамилии не помню), работающей тоже в Анилтресте. Денисова до последнего времени поддерживает связь с Бенгсон [143] .

Этот ответ привел к аресту Денисовой (и последующей отправке ее в лагерь на 3 года по приговору ОСО). Какие последствия имело это показание для приятельницы Тамары Павловны Софьи Зиновьевны Хайковской – неизвестно. Забегая вперед, скажем, что Денисова оказалась крепким орешком и полностью расколоть ее не получилась даже у столь крупного специалиста, как печально известный следователь Черток. В деле сохранилось два протокола допроса Денисовой. Муханова, Бенгсон, Денисова и Хайковская какое-то время жили в одной комнате злосчастного дома отдыха ГАБТа в Макопсе. В ходе первого же допроса Денисовой (28 февраля) стал ясен чисто бытовой характер их знакомства – женщины подружились и договорились продолжить знакомство в Москве. Тем не менее Черток крепко насел на Денисову, пытаясь добиться от нее хоть каких-нибудь полезных для следствия показаний. В ход пошли перлы чекистского творчества вроде:

143

Там же. Л. 81.

Что вас, советскую гражданку, государственную служащую, сблизило с сотрудницей иностранного посольства, с человеком явно антисоветским? [144]

Притом что Бенгсон была точно такой же “советской гражданкой”, и, в принципе, не могло быть никаких оснований априори считать ее антисоветчицей. К тому же все советские граждане, работавшие в иностранных посольствах и консульствах, не могли не находиться под постоянным приглядом органов. Денисова же держалась твердо:

144

Там же. Л. 190.

С Бенгсон меня сблизило то, что мы совместно проводили время [145] .

Но для следователя это просто жалкие отговорки. Настало время применить очередной чекистский прием, недавно опробованный на Мухановой:

Нам известно, что дело не в этом: ваше сближение с Бенгсон произошло потому, что вы обе – контрреволюционерки. Подтверждаете ли вы это? [146]

“Нам известно” – и точка, остается лишь оправдываться. Но Денисова отвечает решительным “нет”. Следователь засыпал ее вопросами, стараясь сбить с толку: условились ли о встречах с Бенгсон в Москве, оговорили ли способ “связи”, когда и где встречались, почему встречаться перестали, были ли другие общие знакомые. Почти незаметно следователь перешел к более “острым” вопросам: рассказывала ли Денисова Бенгсон о своей работе в “Анилпроекте” (на посту то ли секретаря, то ли управделами “Анилпроекта”)? Выясняла ли Бенгсон у нее о “секретных производствах анилокрасочной промышленности” (тут надо заметить, что рецептуру красителей, например “индиго”, как раз советские шпионы беззастенчиво крали за рубежом, а документацию передавали в Анилобъединение [147] )? Брала ли Денисова работу на дом и не была ли эта работа секретной? Была ли Бенгсон у нее дома и видела ли эту работу? Так хотелось состряпать дело о передаче Денисовой важнейших секретов анилокрасочной промышленности английской “шпионке”! Но что-то не складывалось. В этот сюжет гораздо лучше вписывалась Софья Хайковская, которая тоже дружила с Бенгсон и при этом работала в “спецсекторе Анилобъединения”, а потом перешла в “спецсектор Союзхимпластмассы”. К сожалению, мы не знаем, была ли в итоге репрессирована Софья Зиновьевна, или чекисты все же сочли эту “линию расследования” малоперспективной. В конце первого допроса Денисовой Черток резко повысил ставки:

145

Там же.

146

Там же. Л. 191.

147

“Тетради Васильева”, https://digitalarchive.wilsoncenter.org/document/vassiliev-yellow-notebook-4, с. 20.

Мне известно, что вы были завербованы Бенгсон и по ее заданиям вели активную контрреволюционную работу. Подтверждаете ли вы это? [148]

Опять ему “известно”. Ох уж это всевидящее чекистское око! Но Денисова опять категорически отвергла брошенное чекистом нелепое обвинение. Черток остался ни с чем, но через несколько недель, 17 марта 1935 года, он вновь попытался вынудить Денисову хоть в чем-нибудь сознаться. Сосредоточившись на вопросах о Мухановой, Черток выяснил у Денисовой, что

148

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 107. Л. 194.

примерно весной 1934 года она после того, как ее уволили из Кремля, приходила ко мне выяснять возможность поступления на работу в “Анилпроект”. Но так как у нас не было вакантных должностей, то из этого ничего не вышло. Второй раз Муханова приходила ко мне на работу примерно осенью 1934 года. Муханова, побыв у меня минут 10, рассказала о том, что была в отпуску в Крыму, что работа в кинокомбинате ее не устраивает и что она хочет оттуда уходить… Она у меня спросила, бываю ли я у Бенгсон. На мой утвердительный ответ она сказала, что она также в ближайшее время собирается зайти к Бенгсон [149] .

149

Там же. Д. 109. Л. 31–32.

Тут Черток вновь использовал свой любимый прием “нам известно” и добился от Денисовой признания:

Да, я подтверждаю, что Муханова мне говорила о неестественной смерти Аллилуевой, клевеща при этом на Сталина, обвиняя его в убийстве Аллилуевой… Муханова, передавая нам эту клевету, ни на кого не ссылалась, но вспоминаю, что она заявила, что эту клевету она слышала на работе в Кремле [150] .

Правда, ни в одном из доступных нам протоколов предыдущих допросов Мухановой о таких разговорах не упоминается, но чекиста такие мелочи не должны останавливать. Черток вновь бросает Денисовой обвинение:

150

Там же. Л. 32–33.

Вы не только участвовали в распространении контрреволюционной клеветы, но вы были завербованы Бенгсон, по заданиям последней вели контрреволюционную работу и, кроме того, знали о активной контрреволюционной деятельности и Мухановой [151] .

И Тамара Павловна во второй раз дает четкий и недвусмысленный ответ:

Я уже дала показания и ничего добавить не могу [152] .

Она явно побеждала, но разве можно победить, находясь в чекистском застенке? Все равно ей припишут распространение контрреволюционной клеветы и упекут в лагерь. Окончательно расправятся с ней в 1937 году – по приговору Особой тройки УНКВД ЛО она попадет в знаменитый расстрельный “первый соловецкий этап” на Сандармох.

151

Там же. Л. 33.

152

Там же.