Анатомия «кремлевского дела»
Шрифт:
Вообще обстановка в комендатуре Кремля не способствовала повышению боевой дисциплины, личной выдержки и преданности партии личного состава. Скажу больше, что командный состав любой воинской части в вопросах дисциплины, выдержки, идеологической устойчивости стоит выше командного состава комендатуры Кремля, хотя она должна являться образцом железной дисциплины и беззаветной преданности партийному руководству. Я лично этим и объясняю положение, при котором названная выше группа: я – Дорошин, Лукьянов, Павлов и Поляков скатились на антипартийные контрреволюционные позиции. Я считаю, что мой арест безусловно правилен и поможет оздоровлению обстановки в комендатуре Кремля [177] .
177
РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 107. Л. 29.
Как
Следователь поинтересовался, в чем выражалась недостаточная дисциплинированность командного состава комендатуры Кремля, и получил следующий ответ:
Выражалось это в том, что всякие слушки, сплетни не пресекались и имели широкое распространение. Секретные данные (о сигнализации, охране, список 17-ти) расшифровывались [178] .
178
Там же.
Речь шла, по словам Дорошина, о списке семнадцати особо охраняемых членов и кандидатов Политбюро, а также иных “руководящих партийно-советских работников”.
Неправильная система в пользовании этого списка привела к тому, что из секретного он превратился в несекретный. По моим подсчетам, этот список расшифрован перед 8-ю ротами красноармейцев-курсантов кремлевского гарнизона [179] .
Что же касается секретной сигнализации, то
помещение, в котором находилась сигнализация, – комната дежурного по комендатуре, посещают совершенно посторонние лица (рабочие гражданского отдела, нарядчики и другие). Отсюда расшифровка ее секретности [180] .
179
Там же. Л. 30.
180
Там же.
Возложив ответственность за плачевное состояние охраны и сигнализации на коменданта Петерсона, который “оторван от работы комендатуры”, и на его заместителя Б. П. Королева, “бюрократа, не способного улучшить систему охраны”, Дорошин вновь заговорил о своем перерождении (под влиянием “обработки” его Козыревым в 1933 году), “потере элементов партийности” и переходе на контрреволюционные троцкистские позиции. Под конец следователю Кагану удалось получить от Дорошина важное признание:
Признаю себя виновным в том, что, будучи обработанным Козыревым в троцкистском направлении, я совместно с Лукьяновым, Павловым, Поляковым и Синелобовым фактически составляли троцкистскую группу в комендатуре Кремля и вели контрреволюционную пропаганду против руководства ВКП(б) [181] .
181
Там же. Л. 32.
Правда, Дорошин отрицал наличие у “группы троцкистов” определенной цели, но для следствия установить эту цель было делом техники. Зафиксировав в протоколе наличие группы, следствие позаботилось о немедленном аресте еще не арестованных ее членов. Вечером 9 февраля 1935 года чекисты арестовали И. Е. Павлова и П. Ф. Полякова (в базе данных репрессированных указана дата ареста Павлова – 10 февраля, но, скорее всего, за ним все-таки пришли в ночь с 9-го на 10-е, так как именно десятым февраля оформлен первый его допрос).
Меж тем допрос Дорошина продолжился 8 февраля. На этот раз Василия Григорьевича допрашивал сам начальник СПО Молчанов. Начал он с важнейшего вопроса: что из себя представляет упоминавшийся на прошлом допросе “список 17-ти”. Странно, конечно, что высокопоставленный чекист был не в курсе, что это за список, – а если знал, зачем спрашивал? Может быть, чтобы подчеркнуть для Сталина вскрытые чекистами вопиющие недостатки в работе кремлевской охраны? Дорошин повторил ответ, данный им на предыдущем допросе, добавив:
Этот список ведется дежурным по управлению комендатуры Кремля и дежурным помощником комендатуры Кремля. Представляет из себя зашифрованную таблицу под номерами, обозначающими фамилии… По зашифрованному цифрами списку мы (я имею в виду дежурных помощников коменданта Кремля и дежурного по управлению Кремля) отмечаем въезд в Кремль указанных в списке лиц, выезд их из Кремля и местопребывание в Кремле. Получаем мы сведения о въезде, выезде и местопребывании
путем сообщений в дежурную комендатуру по телефону от охраны с постов. Также по этим спискам получает извещения от постов охраны дежурный по управлению Кремля… Список введен по приказанию заместителя коменданта Королева. Хранится он на столе у дежурного по управлению и дежурного помощника и после суточного дежурства докладывается Королеву [182] .182
РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 107. Л. 34.
Не вполне понятно, какой именно вред могла нанести расшифровка этого злосчастного списка, который и придуман-то был, скорее всего, лишь для удобства докладов о перемещениях охраняемых лиц, – можно лишь отметить, что фактически она никак не отразилась на безопасности внутри Кремля.
Под конец допроса Молчанов вернулся к показаниям о Козыреве. Дорошин показал, что с Козыревым он встречался и после 1933 года – и в 1934-м, и в 1935-м, и настроения Козырева по-прежнему оставались антипартийными [183] . Неожиданно притянутый к делу Козырев, как уже говорилось, был арестован еще 5 февраля, и чекисты готовились к его допросу – с появлением Козырева в числе фигурантов открывалось еще одно новое, чрезвычайно перспективное направления следствия.
183
Там же. Л. 35.
21
Но перед тем, как взяться за Козырева, чекисты 6 февраля допросили друга Дорошина И. Д. Гаврикова (правда, машинописная копия протокола допроса, направленная Сталину, почему-то датирована 8 февраля). Гавриков являл собой тип разгильдяя. Хотел связать свою карьеру с ОГПУ, но был изгнан из школы Транспортного отдела за спекуляцию товарами из закрытого ведомственного кооператива. Да и на партсобрании там выступил неудачно – чуть не обвинили в троцкизме. По службе продвигался медленно, но вместо того, чтобы работать над собой, – “потерял партийную линию”, то есть начал крепко выпивать. В 1932 году был направлен на курсы переподготовки комсостава запаса, а потом – на должность комвзвода во 2-й полк Московской пролетарской стрелковой дивизии, где через год стал начхимом. На допросе Гавриков подтвердил следователям Кагану и Сидорову факты “троцкистских” разговоров с Синелобовым. Дорошина, Павлова и Полякова Гавриков знал по совместной учебе в школе ВЦИК. Когда следователи перешли к обвинениям, состоялся поразительный диалог, чрезвычайно ярко характеризующий не в меру простоватого Гаврикова:
ВОПРОС: Разве вам не ясно, что и ваши беседы с Синелобовым, и беседы Синелобова в Кремле с Дорошиным, Павловым и другими, имевшие троцкистский характер, являются доказательством фактического существования группы двурушников-троцкистов?
ОТВЕТ: Я не считал и не считаю двурушничеством, если члены партии между собой в узком кругу своих людей ведут откровенные беседы, в которых отходят от партийных установок. У себя дома, в узкой товарищеской среде, можно беседовать откровенно по всем вопросам. Другое дело – на службе или на партийном собрании.
ВОПРОС: Значит, вы считаете допустимым для себя говорить на партийном собрании одно, а в беседе с товарищами другое, расходящееся с линией партии?
ОТВЕТ: Я не вижу в этом двурушничества, не вижу ничего недопустимого для члена партии. Я считаю, что обязанностью члена партии является – придерживаться партийной линии на службе, на собрании, на кружке, а дома и с товарищами я свободен откровенно говорить, что думаю [184] .
184
РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 107. Л. 40–41.
Неизвестно, на самом ли деле Гавриков ляпнул такое, или следователи Каган и Сидоров, эдакие чекистские Ильф и Петров, сочинили этот диалог для единственного читателя. Могло быть и так и эдак. Как бы то ни было, но следователи тут же навесили на Гаврикова ярлык “двурушника и предателя в рядах партии”. Сопротивление Гаврикова следствию, о котором писал Ягода 5 февраля [185] , было сломлено. Ему ничего не оставалось, как пообещать следователям в дальнейшем давать откровенные показания.
185
Лубянка. Сталин и ВЧК – ГПУ – ОГПУ – НКВД. Архив Сталина. Документы высших органов партийной и государственной власти. Январь 1922 – декабрь 1936. М.: МФД, 2003, с. 602.