Андрей Кончаловский. Никто не знает...

натурального хозяйства построил коптильню. Как вспоминают потомки, коптил окорока, делал

ветчину по-испански — хамон. И все здесь дышало крепкой, изнутри пропитанной

разнообразнейшими запахами деревенской жизнью.

«До сих пор помню, — рассказывает Андрей, — ощущение таинственного полумрака

кладовой, пахнет копчеными окороками, висят связки лука, перцев, стоит мед в банках, в

бутылях — грузинское вино. Эти окорока, лук, перцы, бутыли вина дед писал на своих

полотнах. Классический набор для натюрмортов, очень популярный у Сурбарана, у других

испанцев. В доме пахло этими живыми натюрмортами, копченой ветчиной, скипидаром,

масляной краской, кожей, дегтем…»

По убеждению Андрея, его великий предок предпочитал оставаться в другой эпохе, не

хотел жить в двадцатом веке. Он жил как русский мелкопоместный дворянин конца XIX века:

разводил свиней, окапывал сирень и яблони, брал мед. Была лошадь, Звездочка, которую внук

научился запрягать. Была телега. Были две коровы, бараны. Уклад жизни был суровый, но

добротный, основательный. В людской топилась печь, хозяйничала няня Маша. На Петров день

приходили крестьяне, приносили Петру Петровичу в подарок гуся. В ответ выставлялась водка,

начинались разговоры про старую, дореволюционную жизнь… С мужиками обычно приходил и

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

21

председатель колхоза, он тоже был из местных.

Время от времени и у самого Андрея Кончаловского просыпается усадебно-поместный

инстинкт, тяга к широкой хозяйственной деятельности. А в организованном им уже в зрелые

годы и при участии жены Юлии Высоцкой домашнем быте он в самом деле ощущает себя

помещиком.

Но вот несколько слов об опытах Кончаловского в бизнесе. В интервью весной 1998 года

— в связи с презентацией книги «Низкие истины» — ему напомнили не без юмора, что

несколько лет тому назад он обещал бросить кино и заняться выпуском галош, намереваясь

«обуть всю Россию». В ответе интервьюеру прозвучала неожиданная серьезность. Галошами,

отвечал режиссер, он собирался заниматься без всяких шуток. «Дело полезное — при нашем-то

мерзком климате». Он даже встречался с людьми, которые должны были помочь ему наладить

«галошепроизводство», но потом «полезное дело» застопорилось. Стало понятно, что бизнесом

нельзя заниматься от случая к случаю. Тем более что бизнесменом и организатором на ту пору

Андрей показался себе никудышным…

Кончаловский — человек далеко не бедный, конечно. Но в его руки не текут сами по себе

большие, ну, очень большие деньги, как это бывает, говорят, с по-настоящему удачливыми

предпринимателями. Кончаловский, при всей его рациональности, не так счастлив в

хозяйственно-деловом смысле, на мой взгляд, как в собственно творческих поисках. Гораздо

успешнее в этом отношении его жена Юлия Высоцкая, кроме удивительной работоспособности,

обладающая развитой силой воли и, вероятно, более непреклонным характером, чем муж.

Как бы там ни было, он куда более художник, чем расчетливый делец. Подспудно не

угасающая в нем наследственная тяга к усадебно-поместной жизни, давно в быте страны

отошедшей в прошлое, выражается поэтому больше эстетически, нежели прагматически.

В памяти Андрея время от времени просыпается рисунок бревенчатого сруба дедовской

дачи, в котором он подростком пытался разгадать какие-то древние тайны. Еще в гу пору, когда

был изображен Петром Петровичем в его собственной, деда, портретной позе: рука в бок и с

собакой! «В щели и трещины я прятал конфеты, чтобы не сразу их съесть, оттянуть

удовольствие. Когда трещины в бревнах становились уж слишком заметными, их заливали

воском. Воск был из ульев, дед сам отгонял пчел дымовиком с раскаленными углями, весь

облепленный роящимися насекомыми вытаскивал из ульев соты…»

Уже, кажется, в нулевые годы Андрея спросили, удалось ли создать дом, где ему

по-настоящему хорошо, и насколько, если такой дом создан, он похож на дом детства.

Кончаловский ответил: «Он похож на дом моего детства. Он впитал лучшее из него, и у меня

там много любимых вещей. Но самое большое сходство у дома, думаю, со мной. Когда у

человека есть индивидуальность, дом всегда похож на хозяина. А вообще дом моего детства —

это я сам…»

Стойкое ощущение родного угла, подкрепленное к тому же следом от давнего ожога

дедовским дымовиком! Из памяти Андрея, вероятно, никогда не испарится дух детских лет,

проведенных в Буграх: «Утром просыпаешься — пахнет медом, кофе и сдобными булками,

которые пекла мама. Запах матери. Запах деда. Запах детства».

Эти запахи сопровождали в детстве и мать Андрея. Ее первой школой оказалась школа в

Латинском квартале Парижа. Шестилетняя Наталья обратила внимание на тот непременный

завтрак, который помещался в сумках французских школьниц 1910 года — свежий круассан и

плиточка шоколада. Пристрастившись к поеданию удивительного слоеного рогалика, долго не

могла узнать, хотя и страстно желала, рецепта его выпечки. Удалось это осуществить в

Авиньоне. Сюда она попала уже в зрелом возрасте, работая над переводами провансальского

поэта Фредери Мистраля (1830—1914). Остановилась у молодой пары учителей, имевших двух

маленьких сыновей. И здесь увидела, как лепят желанное яство прямо на домашней кухне. В

обмен на рецепт круассана Наталья Петровна открыла секрет выпечки русского черного хлеба,

который умела готовить с юности…