Андрей Кончаловский. Никто не знает...

но одновременно и «ломового» трудяги.

В начале киноромана он — дирижер. Исполняется литургия Св. Иоанна, и солнце,

прорывающееся сквозь сводчатые окна в большой зал дворянского собрания, «драгоценно

золотит его вскинутые руки». А в финале, во время последнего исполнения, когда будет звучать

его Второй концерт, Рахманинов, неизлечимо больной, посмотрит на свои пальцы, произнесет

еле слышно: «Прощайте, мои бедные руки!» А они, большие, рахманиновские, ложатся тем не

менее на клавиатуру, и волшебные, полные мощной скорби аккорды заполняют зал…

Словесный образ в воображении читателя оборачивается кинематографически

выразительной, живой картиной. Особенно в том эпизоде, где длинные крепкие пальцы

великого Рахманинова как бы проникают в лоно самой природы, чтобы дать выход новой

жизни.

…Не может разродиться вороная Шехерезада, лучшая кобыла Рахманинова. Композитор,

узнав об этом, устремляется к конюшне. Там лежит бедное животное. Ветеринар разводит

руками: схватки начались давно, но плод неправильно пошел, и «надо резать». Рахманинов

хватает себя за виски: что делать, как спасти мать? Ветеринар же как-то странно смотрит на

композитора, берет его правую руку и отводит от виска: «А ну-ка, распрямите пальцы!»

Удивленный Рахманинов повинуется. «Вот что нам надо! — восторгается ветеринар

неожиданно явившемуся спасению. — Рука аристократа и музыканта. Узкая и мощная.

Великолепный инструмент. Задело, Сергей Васильевич!»

«Рахманинов понимает врача. Он сбрасывает куртку, закатывает рукав сатиновой рубашки.

Присутствующие переглядываются с надеждой: и впрямь, удивительная рука — совершенное

создание природы — мускулистая, крепкая в запястье, с длинными сильными пальцами.

Рахманинов погружает руку в естество кобылы. Та дергается в ответ на новое мучительство, а

затем издает тихое нутряное ржание, будто понимает, что наконец-то пришла помощь.

Медленно, осторожно, ведомый могучим инстинктом, проникает Рахманинов в горячую плоть к

едва теплящемуся огоньку новой жизни.

…Звучит музыка Литургии… Люди оцепенели, будто присутствуют при таинстве……

Спазмы кобылы выталкивают руку Рахманинова.

Рахманинов (сквозь зубы). Я упущу его.

Ветеринар приваливается плечом к его плечу. Герасим подпирает ветеринара. Рука снова

уходит глубже, а затем понемногу выпрастывается. Ветеринар отталкивает Герасима и убирает

свое плечо. Рука Рахманинова совсем выходит из тела животного, а за ней возникают

деликатные копытца, шелковая мордочка, плечи и все странно длинное тельце жеребенка.

Ветеринар (ликующе). Живой!.. Ну, Сергей Васильевич!.. Ну, кудесник!..

Герасим (истово). Спасибо тебе, Господи, что не оставил нас!..

Шехерезада издает тихое, нежное ржание…»

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

20

И Петр Петрович как художник отдавал особое предпочтение образу рук в портрете. В

автопортретах 1910-х годов его руки грузные, но спокойно уложенные на животе как бы после

трудового напряжения или в тихом ожидании ремесла. В «Автопортрете в охотничьем костюме»

(1913) правая решительно упрятана в тулуп, а левая легко поддерживает ружье. В

«Автопортрете с женой» обе руки с одинаковым удовольствием, нежностью и силой обнимают

женщину и сжимают бокал с вином.

А как эти руки с привычной виртуозностью обращаются с инструментом для вполне

бытовой операции в «Автопортрете с бритвой» (1926)! Герой портрета даже и не бреется — он

дирижирует ритуальным концертом солнечного начала дня, а то и жизни! Настолько

музыкально изящно и стремительно здесь движение рук… В другом автопортрете того же года

они уже поддерживают тяжелую от дум голову художника…

И вот, наконец, руки Петра Кончаловского за их прямой работой — живописной — в

лучшем Автопортрете— 1943 года, на котором он стоит, гордо выпрямившись, с кистью в левой

руке…

Стенограммы выступлений Андрея Кончаловского перед студентами ВГИКа или

слушателями Высших сценарных и режиссерских курсов (1970-е годы) показывают, насколько

серьезно сценарист и режиссер относится к первостепенному для него вопросу

профессионального мастерства в сочетании с талантом художника. Кончаловский вдохновенно

рисует перед студентами пример такого органического единства — работу Лоуренса Оливье,

который, «помимо огромного таланта, способности и искренности», обладает еще и

«потрясающей техникой управлять своей искренностью», многообразными средствами

воздействия на зрителя.

В постсоветское время вдохновенное воспевание профессионализма сменяется у

Кончаловского горьким сожалением о том, что это необходимое для художника качество

становится все менее актуальным, а вместе с тем все менее актуальным становится и сам

художнический дар. «Сегодня рыночная стоимость подменила художественную ценность — вот

в чем главная трагедия современного искусства. Не знаю, дождусь ли того часа, когда

художники снова вернутся к чувственной и понятной для людей форме выражения, — к живой,

настоящей реальности».

5

Вернемся в дом в Буграх. В этих местах художник охотился, здесь ходил по грибы, срезая

их самодельным ножом, «вкусно» описанным его дочерью в очерке «Лесное волшебство», как и

сами их грибные походы с последующим возвращением к самовару на столе, кринке холодного

молока и теплых булочек на блюде. Петр Петрович не был, наверное, таким рационально

расчетливым в питании, как его внук. Дед любил хороший стол, испанскую еду. В правилах