Ангел в темноте (сборник)

Девчонка ловит тарелку чуть хуже, и я долго не могу понять почему. Потом понимаю: у нее очень короткая юбочка, она немного стесняется, поэтому не всегда может прыгнуть высоко или сделать выпад в сторону, как это делают два ее лохматых сверстника. Они хохочут, что-то кричат сквозь дождь юными птичьими голосами, не обращая внимания ни на льющиеся сверху струи, ни на меня, стоящую на ступеньках под крышей. Им хорошо, они молоды, счастливы и свободны так же, как и их тарелочка, рассекающая дождь…

Ухожу раньше, чем закончится их игра. Иду, и меня еще долго провожают их смех и победные выкрики. Уже в такси меня настигает Оксанкин звонок:

– Ну, как прошло?

Я что-то и правда очень устала, не хочется пускаться в подробности:

– Нормально, потом все расскажу. Вместе по телевизору посмотрим, хочешь?

Оксанка чуть-чуть молчит, потом произносит нерешительно:

– «Телевышку» не дали?

Меня разбирает смех:

– А ты надеялась, что все-таки дадут? Передумают, да? Нет, Ксанка, чудес не бывает.

Оксана говорит окрепшим голосом:

– А вдруг, бывает? А может, бывает?

И я понимаю, что подруга моя потихоньку приходит в себя. Надо бы поддержать ее в этом направлении, как-то укрепить хорошее настроение какой-нибудь новой затеей.

– Приеду к тебе на днях, ладно? Если мой проект пройдет на худсовете, будем готовить следующую передачу о тебе.

Подруга моя смеется:

– Так, оказывается, твоя передача называется «Я – брошенная женщина»? Я приду, поделюсь опытом, только свистни.

* * *

Уже дома я решаю: завтра поеду к папе, давно у него не была.

Меньше двух часов на машине – и вот я в городе своего детства. Он, конечно, изменился с тех пор, стал выше и шире, но милая провинциальность, которую не спрячешь, выглядывает и из окон пятиэтажек, и из глянцевых стеклопакетов новых – то ли каркасных, то ли монолитных (как бы это выучить, наконец?) – домов.

Наверное, так же скромно провинциальность выглядывает и из меня, вот уж почти двадцать лет как столичной жительницы.

Папа по-прежнему живет в нашей квартире напротив городского рынка. Он теперь на пенсии. Освободилось время для любимой его рыбалки, вот он и пропадает на окрестных водоемах с начала и до конца сезона. Слава Богу, подледный лов не уважает, а то я уж и не знаю, как переживала бы эту «тихую охоту». На рыбалочке-то папа любит «усугубить»: компания единомышленников у него есть. Эх, и ведь переучивать уже поздно…

Когда я начала взрослеть, мой папа стал дарить мне на дни рождения письма. То есть подарки он дарил тоже, но вместо открытки всегда писал длинное содержательное письмо.

Письма были очень назидательными, с какими-то яркими примерами из жизни, даже со стихами, и, конечно, это было… компиляцией. Он писал их ответственно, как экзаменационное сочинение: подбирал литературные первоисточники, придумывал эпиграф. Милый мой папа, смешной мой папа… Только в конце он подписывался всегда одинаково: «Твой папка, моя лапка». Это был наш пароль.

Я выгружаю из машины сумки и пакеты: по привычке волоку гостинцы из Минска. Папа всегда говорит: «Ты как в пионерлагерь едешь». Ну конечно, мой «юный пенсионер» крайне неприхотливый в быту – может целый год прожить исключительно на жареной картошке. Да, еще готов с утра до ночи пить чай с лимоном, прикусывая намазанный маслом и присыпанный солью батон. Главное, чтобы в доме были сигареты, спички, ну и… закусить!

Папа встречает меня радостно, хотя я и предупредила его звонком, берет из рук пакеты:

– Ну вот, опять родительский день в пионерлагере. Чего ты, Ритка, нагружаешься? Слава Богу, не голодаю. Сейчас обедать будем.

Иду мыть руки с дороги, попутно отмечая казарменный порядок в комнате, новые занавески на кухне и серенькие тапочки, примерно 36-го размера, в прихожей.

О, папа к моему приезду напек блинов, нажарил рыбы и… насолил малосольных огурчиков?! Я беру один крохотный зеленец и звонко хрумкаю, вопросительно кивая на эту вкуснятину:

– На рынке купил или сам замолосолил?

Папа улыбается себе как-то «в усы», хотя усов сроду не носил:

– Ну какая разница? Вкусно же… Не выпьешь со мной?

– Я же за рулем.

Только теперь начинаю замечать, что папа мой не просто аккуратно, а, пожалуй, и модно подстрижен, что в доме пахнет не только сигаретным дымом, но и какой-то бытовой химией. Ага, новая стиральная машина на кухне…

– Папа, у тебя завелся что ли кто-то?

Папа смеется:

– А что это за слово такое – «завелся»? Машина заводится и тараканы. Познакомился с хорошим человеком, дружим, общаемся, ходим друг к другу в гости. Не спросила бы, сам бы рассказал. Вот глазок у тебя, доча… Все-то ты видишь, все-то замечаешь.

Смеюсь и я:

– Как зовут хорошего человека? Я по размеру ноги еще не научилась отгадывать.

– Какой размер? А… Катя ее зовут.

Я свищу неважно, но тут присвистываю:

– Специально искал, чтобы имя не перепутать?

Отмахивается папка от моих шуточек:

– Кого я искать буду, в шестьдесят с заячьим хвостом. Так уж сложилось. Захочешь – познакомлю в следующий раз, она в соседнем подъезде живет, недавно переехала.

– Удобно, – говорю я. Ладно, хватит допрашивать папу. Судя по всему, не очень-то он расположен пока меня в личные дела посвящать. Видно, ничего еще твердо не решено, несмотря на тапочки в прихожей и купленные для совместного удобства предметы обихода.

На самом деле я больше рада, чем нет. В свете последних событий, когда, может так случиться, нам с Мишей придется уехать… Надо же, вот я об этом и подумала, как о вполне возможном варианте. И ведь так спокойно подумала…

Раньше я все мечтала, чтобы родители на старости лет помирились, снова жили вместе, но… Мама очень хорошо прижилась в Минске: мне иногда кажется, что она теперь больше минчанка, чем я сама. Обиды на папу, конечно, тоже перестали быть актуальными, но и начать сначала у них не получилось бы. Я никогда не давила на нее, понимая, что мною движут эгоистические соображения, а их жизнь – это их жизнь.

И я стала рассказывать папе про свое бытье-житье. Не уходя в личные подробности, расписала свой новый проект и наполеоновские планы про то, как общалась в эфире со своим непосредственным начальником, весьма непосредственным начальником…

С юмором рассказала и даже показала в лицах, как вручали «Телевышку». Папа хохотал и заверил меня, что обязательно посмотрит передачу, хоть мне ничего и не дали. Наверное, удивится, что все там происходило не так забавно, как изобразила я…

Ничего не рассказала ему о наших с Мишей делах. Сама еще ничего толком не знаю… Рассказала, что мама с Катькой уже две недели плещутся в Черном море на юге Болгарии, когда звонят, то обе верещат от радости, как дельфины, и дают мне послушать, как шуршит прибрежная волна…