Ангел в темноте (сборник)
Шрифт:
Но ведь шути – не шути, а горе, оно горем и останется. Геннадий добавил:
– Маринку наша соседка лечит, знаешь, из второго подъезда.
Света спросила, нахмурив брови:
– Кто это?
– Ольга Николаевна. Симпатичная такая, темненькая, волосы узлом, дочка ее с Маринкой вроде учится.
– А, да… Что она говорит?
– А что она скажет? Будем лечить, будем надеяться.
Света снова закрыла лицо руками, снова заплакала:
– Ген, ну за что? Ну почему Маринка? Разве я… Разве мы…
Гена, поняв, что утешения бесполезны, ушел в соседнюю комнату.
Это комната дочери.
Большое зеркало – во всю стену, как в тренажерном зале, станок – это Гена сам из толстого орешника вырезал, отполировал, привинтил. Два раза поднимал после этого: выросла доченька… Шкаф. Несколько платьев, остальное – джинсы, брючки, бермуды, майки, топики, боди, бюстье… Гена знал толк в девчачьей моде: первый советник у дочери и главный спонсор, конечно.
За стеклом книжного шкафа стояли ее любимые фотографии. Вот она танцует, вот в маминой шубе – с накрашенными губами, в большом шелковом с кистями мамином же платке, плотно повязанном на голове концами назад, позирует, как взрослая… Вот она смеется, запрокинув голову… Гена улыбнулся изображению, как будто Маринке в ответ. И позавидовал жене, что она может плакать.
Ольга уже два часа, как пришла домой, а Наташки все не было…
Ольга и поужинать успела на скорую руку, и заварила чай, и нарезала любимую Наташкину коврижку с орехами и изюмом. Одной пить чай было неохота, а когда еще эта красавица заявится. Хоть бы позвонила…
И тут раздался звонок. Но позвонили в дверь. Подбежавшая Ольга открыла – нет, не Наталья. Это Костя Дубинский из хирургического отделения.
Костя с мамой жил недалеко и часто заходил к Ольге. В последнее время даже чаще, чем раньше.
Они дружили и до того, как Ольгу назначили заведующим отделением, только до назначения он называл ее без отчества. Ольга, на «вы». Ну, ничего. Одиннадцать лет разницы между ними позволяли ей в ответ называть его просто Костей. У себя дома, разумеется.
– Можно, Ольга Николаевна? Не помешаю?
– Заходи, Костя. Чайку хоть со мной попьешь, а то без компании как-то и не пьется.
Костя зашел и первым делом вымыл руки. Намылил два раза, как перед операцией, вытер тщательно. Сразу видно, что он хирург: сильные руки с аккуратными, коротко подстриженными ногтями даже на вид надежные…
Сел за стол, оперся привычно спиной на холодильник… Ольга придвинула ему чай и варенье, села напротив с дымящейся чашкой. Такие вечера уже давно вошли у них в привычку: два-три раза в неделю Костя приходил к Ольге. И Ольга, конечно, догадывалась, почему он так зачастил именно сейчас…
– Варенье клубничное?
– Яблочное.
– Это жаль… Клубничное-то поглавнее будет…
– Не будет. Яблок в этом году прорва, а свекровь все присылает и присылает. На зиму мы с тобой, Константин, при яблоках, имей в виду.
– Наташка дома?
– Где там. Последние деньки вольные, гуляет подруга моя.
– Я тогда покурю.
– Курите, доктор… – Ольга подвинула ему им же когда-то
давно принесенную пепельницу в виде коричневой спящей собачки.Костя затянулся, посмотрел на Ольгу, как будто приготовился к разговору. И даже начал говорить, но Ольга сразу почувствовала, что это не то, что он хочет с ней обсудить. Уже довольно давно хочет, уже скоро полгода…
– Ирина сказала, что девочка из восемнадцатой палаты ваша знакомая?
– Ну как знакомая? С Наташей в параллельных классах учатся, но не дружат. Кстати, анализы ее должны были быть готовы к вечеру? Ты не в курсе?
– Миелограмма еще не готова.
«Это – только через месяц…» – подумала про себя Ольга Николаевна, кивнув Косте.
А Костя полувопросительно произнес:
– Родители ее в Германии хотят лечить.
Ольга тяжело вздохнула. Молчала, задумчиво покусывая губы. Казалось, забыла про гостя. Но Костя этого не заметил, а может, просто решился начать важный для себя разговор:
– Знаете, я до сих пор не решил, правильно я из науки в практику ушел, или нет. Когда цифрами оперируешь, статистикой, как-то легче. Больная Н., поступила тогда-то, с первичным диагнозом… А когда оказывается, что больной Н. восемь лет, что у нее серые глазки и оттопыренные ушки прозрачные… И громче всего больная Н. плачет оттого, что бантик повязать ей больше некуда – головка-то лысенькая…
Костя глубоко затянулся – и треть сигареты сразу превратилась в ломкий серый столбик.
Ольга все еще молчала, но теперь внимательно слушала, подперев лицо ладонью.
Костя продолжал, с заметным усилием выговаривая слова:
– Знаю, что вы скажете. Если не я, то кто же… Но самое паршивое – сознавать себя бессильным…
Ольга покачала головой, сказала вполголоса, боясь спугнуть решившегося, наконец, на тяжелый разговор Константина:
– Не всемогущим, Костя. Так верней.
Он взял в руку пустую чашку, повертел ее, потом поставил обратно.
– Оля, я уже полгода не оперирую. Если по-хорошему – уходить надо.
Ольга жестом попросила его замолчать:
– А, вот ты о чем… Нет, об этом – давай не сегодня, Костя. И лучше – никогда! Я думала, ты оперировать уже в состоянии…
– Да нет, сегодня! Я ведь давно вам хочу сказать. Да все эти полгода! Ольга Николаевна, боюсь, это была… не минутная слабость!
– Костя, когда эта твоя «не минутная» слабость все-таки пройдет, тебе стыдно будет. А она пройдет. Надо только подождать. Ты даже говорить ничего будешь. Не будешь рассуждать, правильно ты к нам на работу пришел или неправильно… Просто начнешь работать. Как раньше. И не оправдывайся, пожалуйста. Это уж точно лишнее. Я про тебя и так лучше всех все знаю.
Ольга встала, выглянула в прихожую: на часах почти девять.
– Интересно, куда же это все-таки Наташка ускакала…
Костя сидел, склонив голову, играл своей пачкой сигарет – то на один бок поставит, то на другой перевернет. «Минздрав предупреждает…» Не предупреждает. Опять предупреждает…
– Когда мне было совсем паршиво, вот тогда вы мне помогли. Помогите мне еще раз. Тем более это теперь в вашей… компетенции.
Ольга стояла у двери, опершись на косяк плечом. Задумчиво смотрела на молодого коллегу. Нет, должен справиться сам…