Ангел в темноте (сборник)
Шрифт:
Но теперь, правда, Гена мог говорить с Андреем, как с другом, без недосказанностей.
Света дала согласие на то, чтобы Маринку оперировали здесь, в больнице, где она сейчас лежит.
Андрей тяжело вздохнул:
– Гена, если дело только в деньгах, дай время – наберем «комсомольским набором», – заговорил он, прижав руку к груди.
– Знаю, – отмахнулся Геннадий, – знаю, что наберем. Как наберем – знаю, как отдавать – ладно, тоже придумаю, но время, время не ждет!
Помолчали.
– Сначала сделают химию, химиотерапию. Это ужас, Андрюша, это кошмар… – Гена понял, что может расплакаться
– А донор есть? – осторожно спросил Андрей.
Геннадий кивнул:
– Она говорит, что есть, но вот рифма… – Гена помотал головой.
Андрей с некоторой опаской заглянул ему в опущенное лицо: нет, это, кажется, не пьяный бред, но какая, к черту, рифма?
…Как они оказались за игровым столом в точности сказать потом не мог ни Андрей, ни, тем более, Гена.
Однако это случилось.
Наверное, алкоголь все-таки сделал свое черное дело, потому что дальше Геннадий помнил события вечера только отрывочно. Помнил девушку-крупье в серебристой блузке и черном фирменном галстуке-бабочке с миниатюрной брошечкой в виде значка «$». Помнил кучку разноцветных и постоянно меняющихся в количестве фишек. Помнил толпу, выросшую сама собой вокруг их стола…
В какое-то мгновение пропал звук – так ему показалось. Он видел Андрея, широко и беззвучно открывающего рот и какую-то миловидную даму в сильно декольтированном коротком черном платье, которая тоже беззвучно хохотала и аплодировала. Кому?
Потом пропало изображение…
Наверное, ненадолго. Вот какая-то лестница, по которой Гена идет, нет, плывет, как катер на воздушной подушке. А это мощные руки Андрюхи поддерживают его в пути по почти отвесным лестничным маршам.
А это кто? Какая-то мерзкая рожа… Рядом еще две или три, и тоже не краше…
Тут включился звук:
– С тобой, падла, поделиться? – это Андрюшин голос. И Андрюшин чугунный кулак, от которого рожа вместе с хозяином улетела куда-то в сторону.
А на помощь уже бежали рослые ребята в черных костюмах с бейджами на лацканах – секьюрити «Мида$а»…
Гена очнулся только дома. На диване. По диагонали. Одетый. Обутый.
За окном занималось раннее утро. Господи, и Светка лежит рядом…
Почувствовав, что Гена проснулся, открыла глаза жена:
– Гена, что произошло? – начала было она. – Как ты себя чувствуешь?
Вопрос о самочувствии вызвал у Геннадия нервный смешок – самое время справиться у него о здоровье.
– Света, ты прости, я не помню… Я что-нибудь натворил? – Геннадий попытался заглянуть жене в глаза. Получилось с трудом. Но нет, кажется, не плакала.
Светлана ответила не сразу, немного искоса глядя на мужа:
– А ты что, совсем ничего не помнишь?
– Помню, – храбро ответил Геннадий. Ни черта он не помнил, только опять промелькнули, как в кино, кадры прошедшего вечера.
Света села на диване, потом, поправив халатик, двинулась куда-то в сторону прихожей.
Вернулась. В руках, чуть наотлет – пестрый пластиковый пакетик. Белозубая красотка с бокалом чего-то красного в руках улыбалась с пакетика отвратительно зазывной улыбкой…
– Что это? – спросил без особого интереса Геннадий. Света молча подошла к дивану и высыпала на пол кучу перетянутых
резинками серо-зеленых пачек.– Андрей все говорил вчера: «Дуракам везет, новичкам – пруха…» – процитировала она тихим голосом.
Гена медленно отвернулся к стене.
Ольга лежала на столе и улыбалась. Ей так странно было видеть знакомые лица именно в этом ракурсе – снизу. Костя в зеленой униформе, с поднятыми вверх кистями, затянутыми в перчатки, Леночка, Николай Петрович, анестезиолог… Не поворачивая головы, она знала, чувствовала: где-то рядом Маринка.
– Ольга Николаевна, будем считать до десяти? – это Николай Петрович спросил.
Ольга Николаевна смотрела, как опускается к ее лицу маска.
– Нет, я вам стихи лучше прочитаю…
И медленно начала:
– «Ты излучаешь ясный свет. Пять сотен „да“, семь сотен „нет“. Забудь вопрос, найди ответ…»
И все. Мягкая теплая пелена накрыла ее: сначала потерявшие вес ноги, потом подобралась к груди, и, наконец, окутала голову…
…В палате кроме нее лежало еще четверо «первородок», но она, Ольга, была самой молоденькой и единственным медиком, пусть еще не дипломированным, но все же. Она внимательно прислушивалась к своим ощущениям со вчерашнего вечера. Срок… Ужасно волновалась, хотя уговаривала себя, и дышать старалась по учебнику.
Наталья Дмитриевна приходила к ней, когда надо было и когда не надо:
– Ну что, Олюшка? Просится?
– Затаилась чего-то, – слабо улыбалась ей Ольга.
– Ну, к утру разойдется. Пора уже, – погладила ее по плечу пожилая акушерка.
Они познакомились на практике. Дотошная студентка совалась во все, что ей нужно и не нужно было знать – все-то она хотела уметь… Очень понравилась молодая женщина Наталье Дмитриевне и вот надо же – к ней и попала рожать. Да что там, попросилась.
«Я не потому, что мне обязательно по знакомству рожать надо, – сказала она тогда, как бы извиняясь. – Я всю жизнь так живу: со мной рядом только те люди, кому я доверяю полностью. Иначе не могу…»
Можно сколько угодно готовиться к родам, но случаются они все равно всегда внезапно.
В шестом часу Оля тяжело спустила ноги с кровати, пошла в туалет, вымыла руки, посмотрела вниз на лужицу возле умывальника: «Неужели я наплескала?…» Э, нет, это воды отходят…
– Девочки! – тихо крикнула, выйдя в коридор. Медсестра за столиком подняла со скрещенных рук голову – заснула. Увидела держащуюся за живот, согнувшуюся пополам и медленно оседающую на пол Ольгу, и побежала к ней, роняя с ног шлепанцы.
– Ну что ты будешь делать, – причитала над протяжно стонущей, закусившей до крови губу Ольгой Наталья Дмитриевна, – как врач, так все не слава Богу.
Ольга то слышала ее знакомый голос, то не слышала ничего кроме оглушительной, кромсающей ее на части боли. Крик младенца, ее дочери, она тоже не слышала. Началась жизнь ее бесценного ребенка – и стремительно, стуча в висках отбойными молотками, пошла на убыль ее собственная.
Она не слышала, какой переполох поднялся в родильном отделении. Не знала, как вливали в нее все запасы нужной группы, имеющиеся в отделении, и как они, эти запасы, кончились. А она все истекала кровью, и не было, казалось, силы, чтобы ее остановить…