Ангел в темноте (сборник)

На лице у парня за несколько секунд отразилась целая гамма чувств: смутное узнавание, интерес, восхищение… Вместо того, чтобы сразу вернуться на площадку, он пошел вдоль изгороди, стараясь не отстать от Елены и в то же время взглянуть еще раз на ее красивое лицо. Она видела его маневры, но шла, не поворачивая головы, и улыбалась – не забавному симпатичному мальчишке, а… просто так, хорошему осеннему утру.

– Мне кажется, я вас знаю… я вас где-то видел…

Лена невольно улыбнулась – именно эти слова она слышала от незнакомых людей чаще всего, поэтому и отвечала всегда примерно одно и то же:

– Хотелось бы верить… – и, уже не оглядываясь, направилась к спуску в метро, по привычке доставая из сумочки свои темные очки.

Неожиданный ответ заставил парня озадаченно поднять густые темные брови… Тут с площадки донесся возмущенный окрик:

– Шумахер, блин, ты играешь или что?

Парень обернулся на голос, сильным броском послал мяч в толпу игроков и трусцой побежал на площадку, все еще оглядываясь, с заметным сожалением, на удаляющуюся от стадиона Елену… Внезапно он остановился, круто развернулся и крикнул вслед еще не ушедшей из поля зрения женщине:

– Елена! Доброе утро, Елена!

Лена уже стояла у ступенек перехода, ведущего к метро. Она улыбнулась сама себе, секунду подумала, обернулась и все с той же открытой улыбкой помахала симпатичному парню рукой. А потом, прыгая совсем по девчачьи то через одну, то через две ступеньки, спустилась вниз. И без того хорошее настроение почему-то стало просто прекрасным!

А парень на стадионе, до последнего мгновения провожавший глазами ее стройную, как будто четко нарисованную черным на ярком золотисто-синем фоне этого утра фигурку, высоко подпрыгнул, победно вскинув вверх одну руку:

– Йес-с!

И побежал к своим товарищам, на ходу принимая подачу. Его точное попадание в корзину совпало с финальным свистком судьи.

«Хорошее начало дня!» – подумал и он.

* * *

Некоторые коллеги Алексея Александровича Найденова утверждали, что аудитория, полная студентов, – это великолепное живое пособие по психологии группы, а может быть – даже модель общества в миниатюре. Возможно, задайся кто-то такой целью, здесь трудновато было бы выделить классы или социальные группы, но уж обозначить психотипы и определить ролевые установки – сколько угодно.

У Найденова же за десять лет работы на факультете журналистики сложилось противоположное впечатление: это студенты наблюдают, классифицируют их, преподавателей, по своим, часто неизвестным науке классам, типам, отрядам да и семействам – чего уж греха таить. И что характерно – ребята себе в этом отчета не отдают ни одной секунды: живут себе и живут, учатся, прогуливают, сдают и заваливают сессии, влюбляются. Кажется, влюбляются, из всего перечисленного, – с наибольшим энтузиазмом.

Вот они сидят, такие разные и все же, как бы ни стремились к обратному, такие похожие: слушают, не слушают, смотрят в окно, мечтают, разгадывают, маскируясь под конспект, японские кроссворды (вон та девочка слева, например), а на задней парте двое тихо и почти незаметно для окружающих целуются за сдвинутыми рюкзачком и сумкой…

Алексей Александрович относился к студентам отнюдь не с исследовательским интересом, он просто любил их. Каждый год с волнением ждал встречи с новыми студентами – античную литературу проходят только на первом курсе. Один зачет, один экзамен – до свидания! А иногда приходилось встречаться еще раз. Не с «хвостистами», двоек он принципиально не ставил, с поступающими в аспирантуру – на предмет пересдачи. Он всегда шел навстречу претендентам и ставил на балл выше уже поставленной когда-то им же оценки, несмотря на то, что вполне отдавал себе отчет: осведомленность студента в «античке» не стала за прошедшие годы глубже.

После звонка он пару минут постоял у стола, улыбаясь то ли своим мыслям, то ли студентам. Потом, скрестив на груди руки, подчеркивая интонацией чеканный ритм гекзаметра, с едва заметной иронией продекламировал:

Крив был Гнедич поэт, преложитель слепого Гомера,Боком одним с образцом схож и его перевод…

В аудитории, слегка по случаю чтения стихов притихшей, послышались короткие смешки. Студенты уже немного успели привыкнуть, что симпатичный и импозантный Алексей Александрович всегда слегка «прикалывается», чуть-чуть пародируя общепринятую «профессорскую» манеру поведения.

Выдержав небольшую паузу, он заговорил:

– Эту эпиграмму Пушкин посвятил своему современнику Николаю Ивановичу Гнедичу, выпускнику Московского университетского пансиона, члену Российской академии и библиотекарю Императорской публичной библиотеки, чей блестящий талант и титанический труд приблизили к нам одно из величайших произведений антич ной литературы – «Илиаду» Гомера. Впрочем, справедливости ради, стоит уточнить, что первый ироничный опус Александра Сергеевича на тему перевода вполне компенсируется второй, более известной эпиграммой, – и процитировал, чуть-чуть понизив свой приятный, мягко звучащий в баритональном регистре голос:

Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи,Старца великого тень чую смущенной душой…

– Невозможно не восхищаться переводом Гнедича, даже будучи совершенно равнодушным к творчеству самого Гомера, – продолжил Найденов. – Надеюсь, кто-то из вас уже сегодня может выразить свою солидарность с мнением «солнца русской поэзии», не принимая его слова на веру, а исходя из собственного опыта?

Он выжидающе посмотрел на студентов. По правде говоря, на положительный ответ он не особенно рассчитывал: ни его любимая «Илиада», ни «Одиссея» в школьную программу не входят, а по доброй воле современные школьники читают разве что Пелевина да Сорокина. Наконец, одна из девушек скромно подняла руку.

Алексей Александрович заметил, улыбнулся ей с легким поклоном:

– Рад за милую девушку. Но еще больше рад за вас, друзья мои, – вам предстоит заново открыть для себя эту жемчужину мировой литературы.

Студенты отнюдь не внимали ему – на этот счет он не обольщался. Но также твердо знал: ходят на его лекции по античной литературе без особого отвращения. Найденов оглядел аудиторию с нескрываемой симпатией: множество интересных, умных лиц – озорных, задумчивых, всяких.

Ему нравилось преподавать на журфаке. У журналистов – небольшой набор, на курсе всего пятьдесят человек. Конкурс традиционно серьезный, проходной балл – высокий. В результате – что ни студент, то индивидуальность. И в большинстве своем – действительно творческие личности.