Анна, Ханна и Юханна

Потом мы купили граммофон с заводной ручкой.

Это были хорошие годы.

Нас обоих сильно тревожили Гитлер и нацисты в Германии. Даже Рагнар, который ничего не понимал в политике, говорил, что этот дьявол, как волчок, раскрутился слишком сильно. Арне возражал, говоря, что наступят лучшие времена, так как Гитлера остановит гонка вооружений. Но он ошибся – вскоре разразилась война.

Арне мрачно пророчествовал, как Астрид, но я старалась отогнать страх.

Я снова забеременела. На этот раз ребенок должен был родиться во что бы то ни стало, я решила это твердо. Врач, лечивший меня во время прежних выкидышей, уверял, что с моим здоровьем все в порядке.

Патронажная сестра приходила ко мне раз в неделю. Она была чудесным человеком, говорила Арне, чтобы он заботился обо мне и ограждал от неприятностей. И он делал это – в критических ситуациях он всегда оказывался на высоте. Мне сестра велела быть счастливой и больше радоваться.

Я делала все, что в моих силах, чтобы следовать ее советам. Я думала о саде, о женских каталогах, думала об Арне, который стал милым и предупредительным, думала о маме, которая скоро выйдет на пенсию и сможет наконец отдохнуть. Я думала обо всем хорошем, что рассказывала мне Астрид об отце, и каждый вечер, засыпая, обещала папе, что рожу ему внучку.Я почему-то была уверена, что у меня родится девочка. Удивительно, но Арне тоже так думал.

Я уже вскользь упомянула о том, что в старом рыбацком поселке у нас появились соседи, такие же молодые семьи, как наша. Это были приятные люди, которые могли стать нашими друзьями. Я подружилась с большинством из них, мы пили кофе друг у друга в кухнях и задушевно болтали на всякие женские темы. От некоторых мне приходилось отгораживаться – это были люди, с которыми нельзя было слишком сильно сближаться. Было бы весьма интересно и познавательно понаблюдать, как мы подсознательно воссоздавали образцы поведения, характерные для старых городов и деревень, где все знали друг и друга и у каждого были свои недостатки. Мы присматривались друг к другу, завидовали, помогали и мешали. Очень скоро в нашем обществе произошло расслоение – внизу оказались безработные и алкоголики, а наверху – удачливые.

Самой удачливой была семья учителя. За ней следовали лоцман, полицейский и таможенник. Нет, сразу после учителя шла фру Грен, владелица магазина. Не то чтобы у нее все шло совсем гладко, но она обладала реальной властью и влиянием. Именно у нее мы перехватывали деньги, когда они вдруг кончались к концу недели.

Прежнее население, рыбаки и их семьи, жили в своем отдельном мире и с нами не смешивались. Все они были пятидесятниками, во всяком случае по праздникам.

В субботу утром их лодок у пристани не было. Они уже находились в рыбацкой гавани, где рыбаки продавали свой улов. Потом они швартовали свои суда, переодевались в праздничную одежду и шли в кабачки в Майорну, где начинали весело пить в компании женщин определенного сорта. Правда, по воскресеньям, когда парни еще спали, эти женщины дружно бросались в свою церковь замаливать грехи и испрашивать у Бога прощения.

Арне находил это возмутительным, я – странным, а мама, которая часто навещала нас по выходным, говорила, что это нормально – так было всегда.

Была у нас, естественно, и сплетница, сплетница самого обычного типа, которая ничего не видела дальше своего носа, невероятно ограниченное создание, способное зато подмечать мельчайшие детали. Складывая их, она принималась толковать события в самом худшем свете.

Арне говорил, что Агнета Петерссон знает, что написано во всех получаемых нами письмах, до того, как они вообще были написаны. Он терпеть не мог эту женщину, испытывал к ней отвращение.

– Непонятно, откуда у Карлбергов деньги и на сад, и на лодку, – говорила она Ирене, нашей ближайшей соседке, которая немедленно передавала нам ее слова.

Я смеялась, но Арне страшно злился.

Той весной у нас появился телефон. А потом Арне купил у Рагнара подержанный автомобиль, ДКВ. Ради этой машины он совсем забросил лодку. Арне разобрал мотор, исправил неполадки и заново собрал автомобиль, чем заслужил высочайшую похвалу Рагнара.

– Можешь в любой день прийти, и я устрою тебя автомобильным механиком.

Но Арне не желал даже слушать об этом, он гордился своей работой на верфи, для которой наконец настали хорошие времена.

– Мы делаем лыжи для самолетов, – сказал он. – Это военный заказ. Такие самолеты нужны для обороны Нурланда.– Господи!

В наше пестрое сообщество домовладельцев переехала вскоре одна еврейская семья. Агнета Петерссон внимательно к ним присматривалась, наблюдала, а потом возбужденно бегала по соседям, прожужжав им уши своими новостями – как называла это мама.

Ракель Гинфарб была похожа на птицу и выглядела очень робкой и стеснительной. Я вспомнила рассказы Хенриксена в Осло, пошла на садовый рынок, купила цветы и позвонила в дверь новых соседей.

– Я просто хотела поздороваться и сказать «Добро пожаловать».

От стеснения она потеряла дар речи, и я, дождавшись, когда она наконец улыбнется, отважилась продолжить:

– Если вам понадобится помощь или совет, то заходите, я живу ниже, в последнем доме.

– Спасибо, – ответила она. – Огромное спасибо.

Так началась наша дружба, которой было суждено сыграть в моей жизни важную роль.

В воскресенье мы пригласили их на кофе в саду. Собственно, мы приглашали их на обед в субботу, но ничего не получилось, потому что у соседей был Шаббат, как сказала нам Ракель.

– У нас тут одна проблема, – сказал Симон Гинфарб, выпив три чашки кофе и попробовав все мои пирожные. – Никак не могу справиться с книжными полками.

Он не просил о помощи, но Арне понял намек. Они с Симоном ушли на весь вечер, а мы с Ракель долго говорили, пока ее дети играли в нашем саду.

У нее был сын и две дочери.

– И еще один ребенок здесь. – Она погладила себя ладонью по животу.

– У меня тоже, – сказала я и безмерно удивилась своей откровенности. Из какого-то суеверного чувства я никому не рассказывала о своей беременности – о ней знали только мама и Арне.

Мы быстро подсчитали, что наши дети появятся на свет одновременно, и Ракель, просияв, сказала:

– Как это чудесно, иметь подругу-ровесницу. У меня будет девочка. Я твердо это знаю.

– Я тоже.

– Наверное, это знак свыше, – сказала она, и тут я испугалась.

– Что с тобой, Юханна?

Я впервые рассказала чужому человеку о своих выкидышах, о том, как это больно – терять детей, о том, какой неполноценной себя чувствовала.

– Я просто теряла веру в себя.

Ракель ничего не говорила, но она умела слушать. После моих слов мы долго сидели молча. Это было осмысленное молчание, глубокое и мощное. Детский смех, крики чаек, стук лодочного мотора – все это, прозвучав в тишине, вселяло в меня надежду.Уходя, она прошептала, что будет молиться за меня, и я, не веря ни в какого Бога, который мог бы мне помочь, была ей за это благодарна.