Анна Каренина. Черновые редакции и варианты
Шрифт:
— Я нынче пріхалъ, узналъ, что ты тутъ, и хотлъ...
— Да, [701] отъ лакея Сергя Дмитріевича. Ну, да чтобъ ты такъ не бгалъ глазами, я теб въ двухъ словахъ объясню, зачмъ я здсь и кто это. Изъ Кіева я убжалъ отъ долговъ, сюда пріхалъ получить долгъ съ Васильевскаго, онъ мн долженъ 40 тысячъ по картамъ. Это длецъ, — сказалъ онъ, указывая на господина, — адвокатъ, по мн, понимаешь. Порядочные адвокаты ходятъ къ порядочнымъ, а къ нашему брату такіе же, какъ мы. А это, — сказалъ онъ по французски, указывая на женщину, — моя жена, т. е. не бойся, знаменитое имя Левиныхъ не осрамлено, мы не крутились, а вокругъ ракитаго куста. Я ее взялъ изъ дому, но желаю всмъ такихъ женъ. Ну, ступай, Маша. Водки, водки, главное. Ну, теперь видишь, съ кмъ имешь дло. И если ты считаешь,
701
Зач.: по часамъ узналъ
Константинъ Левинъ слушалъ его, но понималъ не то, что ему говорилъ братъ, а все то, что заставляло его говорить такъ, и внимательно смотрлъ ему прямо въ глаза. Николай Левинъ понималъ это; онъ зналъ, какъ братъ одной съ нимъ породы, однаго характера, ума, понималъ насквозь значеніе его словъ, и, видимо, [702] сознаніе того, что онъ слишкомъ понятъ, стало непріятно ему. Онъ повернулся къ адвокату.
— Ну, батюшка, видите, какіе у меня братья, у него 3 тысячи да земель не заложенныхъ, и, видите, мною не брезгаютъ.
702
Зач.: разсердился на это.
— А что же, есть надежда получить эти деньги? — спросилъ Константинъ Левинъ, чтобы вести разговоръ общій, пока не уйдетъ этотъ господинъ.
— Когда я пьянъ, то чувствую надежду, — отвчалъ Николай Левинъ, — и потому стараюсь быть всегда пьянъ.
— Полная, Константинъ Дмитричъ, — отвчалъ адвокатъ улыбаясь. — Я принялъ мры и полагаю...
Константинъ Левинъ не слушалъ адвоката, а оглядывалъ комнату. За перегородкой въ грязной конурк, вроятно, спалъ онъ — брать. На диванчик лежала ситцевая подушка, и, вроятно, спала она. На ломберномъ стол въ угл былъ его міръ умственный. Тутъ Константинъ Левинъ видлъ тетради, исписанныя его почеркомъ, и книги, изъ которыхъ онъ, къ удивлен(і)ю, узналъ Библію. [703]
703
Зачеркнуто: и Гомера.
— Ну, ему не интересно, — перебилъ его Николай Левинъ, — а вотъ водки — это лучше, — прибавилъ онъ, увидвъ входившую Машу съ графинчикомъ и холоднымъ жаркимъ. — Ну что жь ты длаешь, разскажи, — сказалъ онъ, сдвигая карты и патроны со стола, чтобы опростать мсто для ужина, и повеселвъ уже при одномъ вид водки.
— Я все въ деревн живу.
— Ну a Амалія наша (онъ такъ называлъ мачиху) — чтоже, бросила шалить или все еще соблазняется? Какая гадина!
— За что ты ее ругаешь? Она, право, добрая и жалкая старуха.
— Ну, a Сергй Дмитричъ все философіей занимается? Вотъ пустомеля то. Я при всей бдности издержалъ 3 рубля, взялъ его послднюю книгу. Удивительно мн, какъ эти люди могутъ спокойно говорить о философіи. Вдь тутъ вопросы жизни и смерти. Какъ за нихъ возьмешься, такъ вся внутренность переворачивается, и видишь, что есть минуты, особенно съ помощью вотъ этаго, — онъ взялъ графинчикъ и сталъ наливать водку, — что есть минуты, когда не то что понимаешь, а вотъ, вотъ поймешь, откроется завса и опять закроется, а они, эти пустомели, о томъ, что ели ели на мгновенье постигнуть можно, они объ этомъ пишутъ, это то толкуютъ, то есть толкуютъ, чего не понимаютъ, и спокойно безъ [704] любви, безъ уваженія даже къ тому, чмъ занимаются, а такъ, изъ удовольствія кощунствовать.
704
Зач.: стснения, безъ сердца
— Не говори этого. Ты знаешь, что это неправда, — сказалъ Константинъ Левинъ и, видя въ немъ все то же раздраженье и зная, что онъ ни отъ чего такъ не смягчается, какъ отъ похвалы, чтобы смягчить его, захотлъ употребить это средство. — Ты знаешь, что это не правда. Разумется, есть люди, какъ ты, которыхъ глубже затрагиваютъ
эти вопросы и они глубже ихъ понимаютъ.Но только что онъ сказалъ это, глаза, смотрвшіе другъ на друга, запрыгали, замелькали, и Николай Левинъ понялъ, что онъ съ умысломъ сказалъ это. И Константинъ Левинъ замолчалъ.
— Ну и ладно. Хочешь водки? — сказалъ Николай Левинъ и вылилъ жадно одну рюмку водки въ свой огромный ротъ и, облизывая усы, съ такою же жадностью, нагнувшись всмъ тломъ, взялся за жаркое, глотая огромными кусками, какъ будто у него отнимутъ сейчасъ или что оттого, что онъ състъ или не състъ, зависитъ вся судьба его. Константинъ Левинъ смотрлъ на него и ужасался. «Да, вотъ онъ весь тутъ, — думалъ онъ. — Вотъ эта жадность ко всему — вотъ его погибель. Какъ онъ стъ теперь эту спинку сухаго тетерева, такъ онъ все бралъ отъ жизни».
— Ну, да что говорить о другихъ. Ты что же длаешь въ деревн? — сказалъ Николай Левинъ. Онъ выпилъ еще водки, и лицо его стало мене мрачно. — Ну съ, Михаилъ Вакулычъ, прощайте. Приходите завтра, а я съ нимъ поболтаю, — сказалъ онъ адвокату и, вставъ, еще выпилъ водки и вышелъ съ нимъ за дверь.
Слдующая по порядку XIII.
— Что, вы давно съ братомъ? — спросилъ Константинъ Левинъ Марью, сидвшую у окна и курившую папиросу.
— Второй годъ, — сказала она вспыхнувъ и поторопилась сказать, откуда онъ взялъ ее. — Здоровье ихъ не хорошо, а вонъ все, — она показала глазами на водку.
И Константинъ Левинъ, не смотря на то, что онъ только нынче утромъ говорилъ, что для него нтъ падшихъ созданій, а с...., онъ почувствовалъ удовольствіе отъ того, что эта с..... чутьемъ поняла, что онъ любитъ брата, и какъ бы приняла его въ свои сообщники. Въ ней было такъ много простоты [705] и любви къ этому человку, что ему пріятно было съ нею понимать другъ друга.
— Что, съ моей женой знакомишься? Славная двка, — сказалъ Николай Левинъ, ударивъ ее по плечу. — Ну, теперь мы одни. Разсказывай про себя. Не велятъ намъ наши умники признавать родство по роду, а я вотъ [706] тебя увидалъ, что то іокнуло. Выпей же. Въ этомъ не одна veritas, [707] а мудрость вся. Ну, разсказывай про себя, что ты длаешь.
705
Зачеркнуто: смиренія
706
Зач.: часы нынче послалъ Сергю, жалко, совстно какъ то, и вотъ
707
[истина,]
Константинъ Левинъ разсказалъ свои занятія хозяйствомъ, потомъ земствомъ и свои разочарованія. Николай Левинъ расхохотался дтскимъ смхомъ.
— Это хорошо. Это значитъ, что ты лгать не можешь. Вдь все это вранье, игрушки и перетасовка все того же самаго, самаго стараго и глупаго. Одинъ законъ руководитъ всмъ міромъ и всми людьми, пока будутъ люди. Сильне ты другаго — убей его, ограбь, спрячь концы въ воду, и ты правъ, а тебя поймаютъ, тотъ правъ. Ограбить однаго нельзя, a цлый народъ, какъ нмцы французовъ, можно. И тотъ, кто видитъ это, чтобы пользоваться этимъ, тотъ негодяй, а тотъ, кто видитъ это и не пользуется, a смется, тотъ мудрецъ, и я мудрецъ.
Но странное дло, Константинъ Левинъ, слушая его, слушая то самое, что онъ самъ иногда думалъ, не только не утверждался въ этихъ мысляхъ, но, напротивъ, убждался, что смотрть на міръ такъ нельзя, что это болзнь. Въ глазахъ его брата весь міръ было такое безобразіе, что страшно было жить въ немъ, и понятно, что спастись отъ него можно было только въ забвеніи. Онъ сталъ возражать ему, но Николай Левинъ не далъ говорить ему.
— Нтъ, братъ, не порть себя, вдь не увришь себя въ томъ, чему не вришь. Не знаю, что изъ тебя выйдетъ, — продолжалъ онъ съ улыбкой (онъ рдко улыбался, но улыбка его была чрезвычайно пріятна), — не настолько у тебя запаса есть, что пустомелей ты не будешь, а это хуже всего. Спиться, какъ я, тоже не хорошо, противно, какъ я самъ себ бываю, и ршительно не знаю, куда тебя вынесетъ. Нечто вотъ эта, — сказалъ, онъ указывая на Машу. — Эти умютъ жить во всемъ этомъ сумбур, у нихъ все глупо и ясно. Выпей, Маша. Или нтъ, не пей.