Аннелиз

Господин Нусбаум обнимает ее, и ей становится чуть легче в этих хрупких объятиях. От Нусбаума осталась только горстка костей, обтянутых кожей, но и в ней она находит опору.

— Это очень глубокое чувство, Анна, — тихо говорит он.

Она только качает головой. Сглатывает рыдания. Она чувствует себя очень уязвимой, растерянной. Словно открыла слишком много. Мягко отстранившись от Нусбаума, она опускает взгляд и пытается успокоится. Возвращает свои листки в дешевенькую картонную папку.

— Нет, господин Нусбаум, здесь нет глубины, — говорит она. — Напротив, почти все мои мысли поверхностны. Пим, наверное, прав. Кто возьмется публиковать хоть что-то из этого.

— Ну, — говорит господин Нусбаум, — вообще-то…

— Вообще-то?

— Кое-кто не прочь прочитать то, что вы написали, Анна. Кое-кто со значительно более прочными связями с издателями, чем мои прежние. Связями не только здесь, в Нидерландах, но также во Франции, Великобритании. И даже, я бы сказал, в Америке. — Анна выжидательно на него смотрит. — Попробуйте догадаться, кого я имею в виду?

— И кого же?

— Сисси, — объявляет он.

Анна переводит дыхание. Сисси ван Марксфелдт! Вдохновительница ее дневника.

— Я конечно же ничего не хотел вам говорить, помня, как вы были разочарованы, когда она не поехала к вам в день рождения, но потом я ей о вас написал и только что получил от нее ответ. Она согласилась, чтобы я послал ей кое-что из вами написанного.

— Неужели это правда? — спрашивает Анна. От этой новости у нее кружится голова.

— Да, — радостно подтверждает господин Нусбаум. — Конечно, она ничего не обещает. Но я думаю, она заинтересуется вашим дневником. Она — настоящий писатель и понимает, какая борьба происходит в душе автора. Жизнь художника может протекать в замкнутом пространстве. Но вы должны знать, что не одиноки. Я всегда буду вам помогать. Буду делать все, что в моих силах.

Глаза Анны увлажняются.

— Я не понимаю, господин Нусбаум, — шепчет она. — Почему? Почему вы принимаете такое участие во мне, в том, что я нацарапала на бумаге?

Улыбка господина Нусбаума становится призрачной.

— Почему? Потому что, дорогая моя Анна, в вас заключено все будущее, что у меня осталось.

Вечером в пятницу Дасса приготовила субботнюю трапезу.

Закутавшись в шаль, она проводит руками круг поверх зажженных свечей. И прикрывает глаза перед тем, как произнести благословение.

— Барух Ата Адоной Элоэйну Мелех а-о-лам, ашер кидшану бе-мицвотай ве-цивану леадлик нер шель шабат.

Анна тоже закрыла глаза. Способна ли она еще молиться?

Благословен Ты, Господь, Бог наш, Царь Вселенной, освятивший нас Своими заповедями и повелевший нам зажигать субботнюю свечу.

Открыв глаза, она в колеблющемся свете свечей видит Марго в свитере с желтой звездой.

На следующий день рано утром кто-то стучит в их входную дверь. Анна, еще в пижаме, слышит стук в своей спальне. Она лежит в кровати и разглядывает трещинку в штукатурке потолка, когда Пим произносит имя господина Нусбаума.

— Извините за внезапное вторжение. — В голосе господина Нусбаума чувствуется напряжение. — Но, получив с утренней почтой это письмо, я не знал, к кому мог бы пойти.

— Что такое? — Анна вбегает в комнату в наброшенном халате. — Господин Нусбаум? Что случилось?

Нусбаум смотрит на нее, но, похоже, видит все как в тумане. Во всяком случае, на вопрос Анны, взглянув на письмо в руке Нусбаума, отвечает Пим.

— Господина Нусбаума депортируют, — говорит он. — В Германию.

Проходит час, и после нескольких телефонных звонков один из товарищей Пима по Аушвицу уже сидит на честерфилдском диване, который привезли Пиму от одного мебельщика в Утрехте. Это адвокат Розенцвейг, долговязый узколицый мужчина в мешковатом костюме. Он лыс, глаза с набрякшими веками смотрят из-за круглых очков. Из-под манжеты выглядывает край фиолетового лагерного номера. Приготовленная Дассой чашка кофе стоит на его костлявом колене, и он придерживает ее рукой. Анна оделась и причесалась, заколов волосы сзади. Она курит и смотрит, как дым от ее сигареты поднимается к потолку. Адвокат Розенцвейг прибыл к ним уже хорошо осведомленным о деталях дела. По его словам, в Неймегене на востоке Нидерландов уже организован международный лагерь. Он размещен в бывших армейских казармах, ныне известных как Мариенбос. Сюда по решению правительства свезли всех немецких беженцев, теперь проходящих под наименованием представители нации противника, включая некоторое число евреев, родившихся в Германии. Эта акция, как сказал Розенцвейг, является частью программы отторжения земель, которую Нидерландский комитет по территориальной экспансии проводит под лозунгом «Oostland — Ons Land» [19] . Они намерены захватить приличный кусок германской территории, очистив ее от этнических немцев.

19

«Земля на Востоке — наша земля» (нидер.).

— И туда, — начинает Пим, остановившись на мгновение, чтобы облизать пересохшие губы, — туда отправят Вернера? Снова в лагерь?

Господин Розенцвейг кивает.

— Таков порядок.

Анна чувствует холодок на своей щеке. Это слезы.

— Как это могло случиться?

И даже сейчас господин Нусбаум пытается ее успокоить.

— Это место, Мариенбос, если я правильно понимаю, всего только пересыльный лагерь. Это не лагерь смерти.

— Вот как?

— Да, — говорит Дасса. — Так что не нужно драматизировать.

Пим поворачивается к господину Нусбауму:

— Вернер, когда вы должны явиться на сборный пункт?

— Через два дня.

— Что ж, тогда ты права, Хадас, — говорит Пим. — У нас еще есть время. Думаю, господин Розенцвейг знает нужных людей.

Хмурое выражение на лице господина Розенцвейга говорит о том, что он сомневается в успехе, хотя и согласен с Пимом:

— Я посмотрю, что тут можно предпринять.

— Отлично! — Пим по-солдатски похлопывает господина Нусбаума по плечу. — Встретимся по этому поводу завтра. А пока будем молиться.

Молиться, мысленно повторяет Анна. Она не говорит этого, но не может не думать. Она молилась в Биркенау. Молилась в Бельзене. Об избавлении. О прощении. И до сих пор ожидает и того и другого.

— Похоже на комедию, разыгранную Богом, правда? — говорит господин Нусбаум. Но после ухода адвоката Розенцвейга господин Нусбаум обращается к Пиму: — Отто, можно тебя на пару слов? Наедине?

Пим колеблется, но выжимает из себя улыбку.

— Ну конечно. Дасса?

Дасса поворачивается к Анне.

— Идем, Анна! Немного прогуляемся.

Они идут молча. Мимо пролетает грузовик, оставляя за собой облако сизого дыма. Анна кашляет. Останавливается и прислоняется к бетонной стене. Зловоние канала заполняет ее ноздри.

— Что с тобой? Что случилось? — спрашивает Дасса. — Тебе дурно?

Пульс Анны убыстряется. Она мысленно считает от ста в обратном порядке, стараясь успокоиться. К ее удивлению, Дасса кладет руку ей на лоб и велит глубоко дышать. Просто дышать. Вдох! Выдох!

Хотя бы в этот раз она без разговоров подчиняется Дассе. И дышит, вдыхая и выдыхая, пока сердце не успокаивается.

— Как вы думаете, что будет с господином Нусбаумом? — спрашивает Анна. — Чем это кончится?

— Хочешь знать, что я думаю, не беря в расчет оптимизм твоего отца? Мне хотелось бы, чтобы все это оказалось ошибкой. Что Розенцвейг поговорит с нужными людьми и все уладит. Но я не знаю.

— А о чем, по-вашему, он говорит с Пимом наедине?

— Этого я тоже не знаю. Но могу предположить, что они говорят о тебе.