Аннелиз

Лицо Пима снова вытягивается. Он кивает и потом говорит уже спокойнее.

— Мне казалось… — начинает он, — можешь мне верить или не верить, но мне казалось, что теперь он уже принадлежит мне. Ты меня понимаешь?

Анна не отвечает.

— Когда, выдержав и преодолев все муки, ты вернулась в Амстердам, — продолжает Пим, — ты стала совсем другой. Ты перестала быть моим котенком. Да и как ты могла не перемениться? Как все мы могли не перемениться? И я чувствовал, что дневник — это все, что у меня осталось от той Аннелиз, которую я знал. От ребенка, которого я любил без памяти.

Анна прожигает его взглядом.

— И все это время… все это время ты ничего мне не говорил. И Мип ничего не говорила… — Она едва сдерживает гнев.

— Бога ради, не вини Мип! — просит Пим. — Мы ей стольким обязаны. Это она уберегла твой дневник, спасла его от забвения, а ведь она сильно рисковала. Вернись этот гестаповец, как и обещал, да загляни он в ящик с дневником — была бы страшная беда.

— А твоя новая жена? — не унимается Анна.

— Ты опять?

— Дасса его прочитала, Пим?

Она чувствует унижение, представляя себе, как мачеха скользит взглядом по строчкам ее дневника. Представляя, как Дасса читает все ее жалобы на маму, все эти бессмысленные претензии, все мучительные воспоминания, которые теперь ей уже не удалить.

— Никто, кроме меня, не прочитал ни строчки из твоего дневника. Клянусь тебе. Ты должна мне верить, — говорит Пим. — Никто не вторгался в твое личное пространство. Пойми, Мип только хотела сохранить дневник, чтобы вернуть его тебе. Она даже мне не говорила о своей находке, пока мы не подумали, что потеряли тебя навсегда. А потом Мип и Беп молчали о дневнике уже не по своему желанию, а только по моей просьбе. Они уважали мое решение. Хотя я знаю точно, что Мип была против. Она считала, что своим решением я нанес тебе большой вред.

— А как считаешь ты сам?

Глаза Пима широко раскрыты. Он вздыхает и качает головой.

— Не знаю, — отвечает он. — Честно говоря, я не собирался хранить его от тебя в секрете. Это правда. Возможно, сейчас ты слишком рассержена, чтобы мне поверить, но так оно и есть. Я много раз хотел отдать его тебе и все рассказать. Но — не смог себя заставить. — Пим замолкает. Проводит ладонью по волосам. — Наверное, боялся. Боялся снова тебя потерять.

Она не сводит с него пристального взгляда.

— Я и сейчас боюсь, — говорит он.

— Ну и где он? — Сейчас ее интересует только это.

Отец смотрит ей в лицо и тяжело вздыхает.

Они закрываются в его кабинете. Он садится за стол, извлекает латунный ключ из жилетного кармана и отпирает нижний левый ящик стола. Слышен скрип выдвигаемого ящика.

— Вот, дорогая, дорогая моя Аннелиз, — говорит отец, выкладывая содержимое ящика на стол, — вот твой дневник.

Тишина.

Они оба молча смотрят на стопку тетрадей, одна на другой, на разноцветные страницы. Белые, серые и розовые, дешевая бумага военных лет, какую только Мип и Беп ухитрялись раздобывать. И еще красный в шотландскую клетку ежедневник из «Бланкевоортса». Анна чувствует, как успокаивается ее сердце. Каким маленьким он кажется сейчас! Каким легким, когда она берет его в руки!

— Надеюсь, — говорит Пим, — что ты простишь старика за все его многочисленные ошибки.

Такова мольба ее отца. Но Анна не может пока на нее ответить. Осторожно расстегнув замок, она раскрывает дневник, и ее взгляд падает на снимок черноглазой девочки, прикрепленный к странице. Эта девочка — она сама, какой была тогда. Та Анна. Чувство пугающей близости заполняет ее грудь, когда она читает первую строчку: «Надеюсь, я смогу тебе все доверить, как не доверяла еще никому».

Она чувствует слабость в ногах и падает на стул напротив Пима, сжимая дневник в руках. Теплые слезы текут по ее щекам.

— Ты ошибался, Пим, — шепчет она. — Дневник никогда тебе не принадлежал. Он всегда был только моим.

Пим вздрагивает словно от удара молнии и начинает рыдать. Он трясет головой и лезет в карман за платком.

— Прости, Аннеке, прости меня, — говорит он, прижимая платок к глазам. — Ради Бога, прости! — Он медленно приводит себя в порядок. — Я совершил много ошибок, глупых ошибок. А иногда мне приходит в голову мысль, что самая главная моя ошибка в том, что… — Пим шумно сморкается в платок, — …что я вышел живым из Аушвица, хотя в планы Господа это не входило.

Анна смотрит на него, сжимая в руках свой дневник.

— Я вспоминаю мою бедную Марго и поневоле думаю, — продолжает Пим, — что занимаю ее место. Господь предпочел бы, чтобы выжили дети, а не старик весьма спорных достоинств. — Он снова сморкается, откашливается, утирает глаза и складывает платок. — А сейчас — сейчас я думаю не о себе, а о моей дочери Анне. Ее дневник возвратился к законной хозяйке, и я надеюсь, он будет напоминать ей о девочке, которую я так любил. О девочке, какой она когда-то была. О девочке, которой она могла бы стать. Вот о чем, — говорит он Анне, — я молюсь со всем жаром души.

27. Страницы ее жизни

Я не буду, как делают все, записывать в дневник разные факты; я хочу, чтобы эта тетрадь сама стала мне подругой, и эту подругу я буду звать Китти.

Дневник Анны Франк, 20 июня 1942 г.

Как странно, иногда я вижу себя словно бы глазами другого человека. Я неторопливо озираю дела некоей Анны Франк и листаю книгу собственной жизни, как будто это чужая жизнь.

Дневник Анны Франк, 12 января 1944 г.

1946

Амстердам

Уединенность кабинета. Нужно, как через сито, просеить прошлое. Ей поможет блокнот с переплетом малахитового цвета. И песочно-коричневая книжка «Рассказы из Убежища». И еще объемистая и серая, как камень, «Книга красивых фраз». Остается рассортировать стопку разноцветных листов.

Их собрали с пола в страхе перед приходом гестапо и запихали в ящик — тут не до порядка! Но она читает.

Когда я теперь вспоминаю свое житье-бытье в 1942 году, оно кажется мне совершенно нереальным. Той райской жизнью жила совсем другая Анна Франк, а не я, ставшая здесь такой мудрой.

Как ты думаешь, одобрят ли мои родители, что я сижу на диване и целуюсь, я, девочка неполных пятнадцати лет, с юношей, которому семнадцать с половиной?

Вчера утром мы все в шесть часов снова были на ногах — мы услыхали какие-то звуки, наводящие на мысль, что, возможно, воры забираются в дом.

Среди бумаг есть фотографии, приколотые к страницам. Среди них снимки Анны и Марго.

Помнишь тот день на пляже в Зандворте? — спрашивает Марго. Она сидит на диване в зеленом свитере, который Мип добыла ей, когда они уже сидели в Убежище. Теплый взгляд больших глаз за стеклами очков.

— Конечно, помню. Одно удовольствие взглянуть на тебя в том купальнике. Всё при тебе, а я до сих пор жалкий прутик.

Воздух был соленый на вкус, — говорит Марго, — это я запомнила.