Анонимные грешники

Наконец, я осмеливаюсь взглянуть на нее и тут же жалею об этом. Она раздражающе красива, именно такая, какой я и предполагал, она будет в ночь своей помолвки. Ткань ее красного платья ниспадает на камень, на котором она сидит, а ее длинные светлые волосы тугими спиралями ниспадают на плечи. Ее пристальный взгляд встречается с моим.

Моя грудь сжимается.

— Почему ты так на меня смотришь?

Тихо пыхтя, я качаю головой.

— Ты снова с кучерявыми волосами.

Даже в лунном свете я вижу, как краснеет ее кожа.

— Да, Альберто был не слишком доволен этим.

— Хорошо.

Под жаром ее растерянного взгляда я снимаю пиджак и набрасываю ей на плечи. Она замирает, широко раскрыв глаза, затем плотнее натягивает ее на себе, пряча легкую улыбку за тканью лацкана. Блять.

Не говоря ни слова, я опускаюсь рядом с ней и достаю из кармана пачку сигарет. Я вытаскиваю одну и засовываю ее между приоткрытых губ Рори. Когда костяшки моих пальцев касаются ее подбородка, я борюсь с инстинктивным желанием прижать ее к себе. Пламя моей зажигалки отбрасывает мягкую тень на ее лицо, и когда я зажигаю кончик, она делает медленный чувственный вдох, который направляется прямо к моему члену.

— Расскажи мне какой-нибудь грех, Аврора.

Как только это слетает с моих губ, я жалею, что спросил. Каждый раз, когда я вытягивал из нее какой-нибудь грех, я надеялся, что это будет связано с ее распутством. Но если она расскажет мне об этом сегодня вечером, я могу пробить кулаком дерево. Нет, сегодня вечером у меня странное желание получить от нее что-то более глубокое. Я хочу знать, что происходит у нее в голове.

Она смотрит на меня сквозь облако дыма, грусть клубится в ее глазах. Между нами повисает долгое молчание, прежде чем она передает мне сигарету и откидывается назад, опираясь на ладони, уставившись в беззвездное небо.

— Моя мама умерла два года назад. Из-за рака. Это началось с небольшого пятнышка на ее легком, но распространилось на печень и мозг. Она боролась изо всех сил, но в конце концов врачи больше ничего не могли сделать, кроме как обеспечить ей комфорт. Итак, они отправили ее домой, — она сглатывает. — В гостиной установили полноценную больничную койку, и медсестры приходили дважды в день ухаживать за ней. Когда медсестер не было рядом, у нее был этот зуммер, на который она могла нажать, так что мы с отцом всегда знали, если ей что-то нужно. Так вот, однажды ночью он сработал. Я вскочила с кровати и побежала в гостиную, чтобы проверить, как она. С ней все было в порядке, на самом деле, она выглядела самой живой из всех, кого я видела за последние недели, — добавляет она с мягким смехом. — Она нажала на звонок только потому, что хотела поговорить со мной. Она хотела, чтобы я ей кое-что пообещала.

Моя спина напрягается, когда она придвигается ближе ко мне. Кладет голову мне на плечо. Я ненадолго закрываю глаза и сглатываю комок в горле. Я должен сказать ей, что это считается касанием, но я этого не делаю. Вместо этого я выпаливаю: — Пообещала ей что?

Ее макушка касается линии моего подбородка, и когда она говорит, я чувствую ее мягкое, горячее дыхание на своем горле.

— Что я никогда не выйду замуж ни под каким предлогом, кроме любви, — она прислоняется ко мне. Желание обхватить ее руками и прижать к своей груди всепоглощающее, поэтому я отвлекаюсь, глубоко затягиваясь сигаретой.

— В ту же ночь она умерла во сне.

Я опускаю голову на ее макушку, поворачиваясь, чтобы вдохнуть аромат ее вишневого шампуня.

— Мне жаль, — бормочу я, касаясь губами ее золотистых прядей.

— Я всегда думала, что сдержу это обещание. Никто никогда не думает, что выйдет замуж по чему-то, кроме любви, верно? Но, чувство вины появилось после того, как я подписала чертов контракт с Альберто. И неважно, сколько раз я звонила на вашу горячую линию, я так и не смогла избавиться от ужасного чувства, что подвела ее, — она втягивает воздух, затем прерывисто выдыхает. — Вот почему мы не можем продолжать в том же духе, Анджело. Рано или поздно он узнает, и когда это произойдет, он убьет меня и все равно сделает с Заповедником все, что захочет. Нарушение моего обещания, данного маме, не может быть напрасным.

Он все равно убьет тебя.

Некоторое время мы сидим в тишине, передавая сигарету из рук в руки. Начинается прилив, волны теперь мягко разбиваются о скалу, на которой мы сидим. Над нами духовой оркестр врывается в акустическую версию песни Стиви Уандера «Isn’t She Lovely». Радостные возгласы и смех разносятся по ступеням и сквозь деревья, и к тому времени, когда они достигают тишины берега, они звучат зловеще.

Когда вода покрывает песок вокруг нас, я засовываю сигарету в рот и наклоняюсь, рисуя линию на мокром песке.

— Вот.

Рори опускает на нее взгляд.

— Что это?

— Линия на песке.

Ее рот подергивается.

— Верно, и мы не можем пересечь ее.

Волны накатывают обратно, лениво омывая линию и размывая ее.

— Я знаю, каково это — подводить свою маму.

Заявление легко слетает с моих губ, прежде чем я успеваю его остановить. Рори выпрямляется, пронзая меня любопытным взглядом.

— Правда? — шепчет она.

Чувствуя тяжесть, нарастающую под моей грудной клеткой, я откидываюсь назад, опираясь на локти. Не остается незамеченным, как взгляд Рори скользит по моему торсу.

— Девять лет назад моя мама умерла от сердечного приступа, — мой взгляд переходит на нее, и когда я понимаю, что она не шокирована, я горько улыбаюсь. — Я уверен, ты уже знала это, потому что если есть что-то, в чем клан Бухты хорош, так это в сплетнях. Но чего они не знают, так это того, что сердечный приступ не был естественным.

Теперь она выглядит шокированной.

— Мне было двадцать семь, я только что прилетел в Дьявольскую Яму на каникулы. В тот год я действительно не хотел возвращаться домой, потому что знал, что мой отец и дяди планировали усадить меня и серьезно поговорить о том, чтобы я занял пост Капо. Я всегда знал, что рано или поздно мне придется это сделать, но бизнес в Лондоне процветал, и я не был готов отказаться от всего этого. В тот день, когда я приземлился, я решил сводить маму на ярмарку. Помнишь ту, что раньше стояла вон там, на северном мысу? — я киваю подбородком в сторону правой береговой линии.

— Та, которая сгорела дотла?

Та, которую я сжег дотла.

— Каждый раз, когда я возвращался домой, я приводил ее туда. Это была традиция, — я издаю кислый смешок, провожу рукой по лицу. — Она чертовски любила эту ярмарку. Не из-за аттракционов и игр, а из-за всех этих цыган в их повозках, обещающих предсказать ее будущее за пять долларов. Она впитывала все это дерьмо — все, что имело отношение к судьбе или везению. На самом деле, она прожила этим всю свою жизнь.

Холодный порыв ветра с Тихого океана проносится мимо нас, и я слышу, как у Рори стучат зубы. Инстинктивно я поворачиваюсь к ней лицом и плотнее закутываю ее в свой пиджак.

— В конце концов, мама посетила всех ясновидящих, которых хотела увидеть, и мы решили вернуться домой. Но уже темнело, и на ярмарке все только начинало оживать. Мы направлялись к выходу, двигаясь против потока толпы, когда все хлынули внутрь, поэтому не было ничего безумного в том, что парень пролил кофе на ее блузку, — я стискиваю зубы при этом воспоминании. Оно все ещё горит, спустя столько лет. — Конечно, моим первым побуждением было ударить этого парня прямо в челюсть. Это было несложно. Но мама умоляла меня не делать этого, — мои костяшки пальцев царапают камень, когда я сжимаю руки в кулаки. — Она всегда ненавидела насилие, вот почему она всегда была такой гребаной святой для всех. Она верила, что то, что она хорошая, компенсирует то, что остальные члены семьи плохие. Она пошла в уборную, и я немного попугал этого парня, но в итоге отпустил его, — я поворачиваюсь лицом к Рори, мои ноздри раздуваются. — Я, блять, отпустил его, — рычу я.