Анти-Ахматова

К. И. ЧУКОВСКИЙ. Дневник. 1930–1969. Стр. 372

Корней Иванович знал Исайю Берлина на самом деле гораздо лучше Ахматовой — он его действительно знал. Но Анной Ахматовой пущена сплетня — как от нее отмыться?

И хочется перефразировать саму Ахматову: «Какой он ей мужчина?» Он ей — профессор Исайя Берлин, сэр. Он ей — никто, она ему — тем более.

СРАМ № 2

«Приходилось видеть, как женщина преследует мужчину… — пауза, а затем очень убежденно и раздельно: — Из этого никогда ничего, кроме сраму, не получалось».

Наталья ИЛЬИНА. Анна Ахматова, какой я ее видела. Стр. 583

Это в огород Марины Цветаевой, в 1941 году увлекшейся — или восхитившейся — Н. Н. Вильям-Вильмонтом. «Она писала ему длинные любовно-философские письма, которые он…» Это «плохо» говорит не столько о ней, как о нем. Ну и совсем плохо — об Ахматовой. Цветаева, может, и писала что-то «любовно-философское», но это не она — молчала в трубку, была суперхолодна с женой, воображала, что он говорит кому-то пронзительно-пошлые слова: «Я могу жениться на женщине, если мне больно от ее лица», упоминала «венчальные свечи» пр. Срам — это вот он.

Это был визит еще одного человека из того самого «зазеркалья». Этим человеком, ставшим для нее в силу обстоятельств более чем частным посетителем, был Исайя Берлин.

Аманда ХЕЙТ. Анна Ахматова. Стр. 153

Он стал для нее более чем частным посетителем не в силу обстоятельств, а в силу воображения и безнаказанности. Свободы слова для защиты репутаций не было, а мифологенный потенциал у нее был несравненно большим, чем у безвинного партнера по любовной схватке. Он был не более страстным Дон Кихотом любовных баталий, чем летящий по своим самым мелким семейным делам обыватель — пассажир захваченного террористами самолета. Это она — пассионарий страстей ценою в жизнь (чужую), это она мстит за поруганную любовь и недавшуюся семью, все как с террористами: у них своя правда, и боль, и резоны — да только вот обывателю-то какое дело? Свое кафкианство он хочет изжить в другом жанре. Не в надрывной мелодраме. Он даже не благодарит за честь.

Когда через десять лет Берлин снова посетил Советский Союз, Ахматова помчалась в Москву, предлагаясь ему, чтобы даже поездки в Ленинград не надо было предпринимать. Возможно, он поехал бы с удовольствием, — кто же откажется от Ленинграда! — но он знал, что она сделает все, чтобы вся поездка была многократно описана и зафиксирована как нерестовое стремление осетра — к ней, к ней, к ней. Он не был свободен — она узурпировала его, как Сталин репатриантов: вернулся — пожалте в лагерь. Так и Ахматова: посмели приехать в Петербург? Пожалте в «он не станет мне милым мужем». А там собирался ты становиться ее мужем, не собирался — никого не волнует. Так хотела великая Ахматова! Так что Берлин от туристических вояжей поостерегся, но что его осторожничанье перед мифотворческой энергией Ахматовой!

Лидия Корнеевна Чуковская, приехав из Москвы, навещает Анну Андреевну на даче в Комарове под Ленинградом.

Я вспомнила новость: в апреле приедет Берлин. Анна Андреевна оживилась. «С женою или один? В прошлый раз был с женой. Впрочем, это не имеет ровно никакого значения… Действительно — ровно никакого, не надо это многозначительно подчеркивать. Ехать ли мне в Ленинград? Может быть, мне придти под часы на углу Садовой и Невского? У них никогда не было свиданий под часами, даже намеков на них, поэтому сейчас ее ирония совершенно неуместна. По старости меня привезут туда на тачке… Она не была слишком молода и в первую встречу. Впрочем, может быть, обойдусь телефонным разговором, как в прошлый раз…» Девять лет назад. Видевшись с человеком один раз в жизни можно впоследствии обходиться телефонными звонками с перерывами в десять лет.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963–1966. Стр. 21

Таинственной невстречи Пустынны торжества…

29 марта 1963 года.

Сегодня телеграмма от Анны Андреевны. «Вторник возвращаюсь домой весь апрель буду Ленинграде напишите мне = Ваша Ахматова». Долго я, ничего не понимая, вертела прямоугольную бумажку так и этак. Переписка между нами не ведется — зачем мне, собственно, знать, в Комарове Анна Андреевна или в Ленинграде? Да и в любом случае, письмо я все равно адресовала бы в Ленинград — так дойдет быстрее. К чему она вдруг сочла необходимым сообщать мне свое расписание? И какого, собственно, ожидает от меня письма?

Наконец, догадалась.

Она хочет через меня разведать, не приехал ли тот, кто собирался приехать в апреле.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963–1966. Стр. 37

Бедный сэр.

Видя, что Берлин не едет к ней в Ленинград, дама, которая еще десять лет назад отказывалась от свидания с досиживающим семилетний тюремный срок родным сыном по причине своей возрастной немощи, — приезжает в Москву.

Обгоняя солнце, летела!

18 мая 1963 года. Москва.

Утром позвонила мне Анна Андреевна. От неожиданности я не сразу узнала голос. «В Комарове прозрачная весна, а здесь уже пышное лето». Она просила меня придти немедля, но я выбралась только к вечеру. Она сидела в столовой с Ниной Антоновной. Не усаживая меня, поднялась навстречу и взяла за руку: «Пойдемте ко мне, посекретничаем. Дамы всегда секретничают, правда, Ниночка?» И вот мы опять сидим друг напротив друга. Я на стуле, она на своей узкой тахте — полная, прямая, красивая. Приехала она, как говорит, по делам: из-за каких-то переводов и из-за того, что Луконин просит в «День поэзии» стихи («Я никогда не интересуюсь»). Приехала с надеждой на очередную «невстречу». (Намек в одной фразе.) Привезла ее Галя Корнилова. Переезд, всегда дающийся ей тяжело, на этот раз совершился благополучно.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963–1966. Стр. 38

Нужен ли поэту для любовной или какой лирики конкретный объект, да еще ценой срама?

Не зря он с ней не увиделся на этот раз, не хотел быть посмешищем.

Но это не меняло дела. Она вела себя с ним как глумящийся насильник.

Она сама рожала от него стихи, показывала их читателям и знакомым: «похож»? горько усмехалась, праздновала годовщины, звала его «тем господином», гневно бранилась за его хлопоты «о «нобелевке» для нее», обсуждала его физические особенности, сухая или не сухая у него рука, хвасталась его карьерой — и он ничего не смог поделать всю свою жизнь.

«Я дала Володе Муравьеву почитать книгу того господина о Льве Толстом. («Тот господин» — у нее всегда «Гость из будущего», Исайя Берлин.) Он пришел в восторг. Объяснял мне, что это гениально. Я слушала молча и смотрела девственными глазами».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963–1966. Стр. 29

Представьте взгляд девственных глаз. За которыми чувствуется — ого-го! Что же? Берлин как-то нарушил ее девственность? Какой контраст девственности она намеревалась предъявить? То есть была не девственность — а что? Она каждую минуту намекает на что-то — бывшее. Не было ничего. Даже в самом умозрительном плане. Сколько же и чего она о нем не передумала!

По дороге домой я думала о том, о чем не решилась ее спросить:

А мне в ту ночь приснился твой приезд… — значит ли это, что заграничный господин снова приедет?

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 231

Ну мы все, русскоязычные, знаем, что «тем господином» можно назвать человека только с большой долей иронии — или недоброжелательства. Поскольку Берлин — наш самый желанный господин, остается только ирония. А что он сделал? Проявил интерес к персоне по своей специальности — литературоведению, встретившись совершенно случайно. Не ища этой встречи, предложили — не отказался, познакомился, поговорил — все, забыл. Он не давал никакого повода иронизировать над собой: он за ней не ухаживал, не делал ей двусмысленных или однозначных намеков, не обещал ничего. И двадцать лет ему не дают покоя. Он мог бы надеяться, что двадцать лет разницы в возрасте дадут ему гарантированную чувством приличия безопасность. Нет. Она многозначительно пересказывает их более чем невинные телефонные разговоры, вернее, один разговор. Больше не было.