Нас больше тридцати. Все — матери одной.Простоволосые, но видом не старухи,Нагие, жадные, крылатые, как мухи.Едва лишь узнаем, что в доме есть больной,К нему слетаемся. Но спорить меж собойНе станем. Первая — Невея. Губы сухи.Целует сонного. Трепещет он, а в ухеЕго звенят слова Трясеины: «Ты мой!»Больной дрожит, стеня, и бьется в лихорадке.Знобея за сестрой его дыханье пьет.Ласкают прочие. Помучить все мы падки,И жертву каждая обнимет в свой черед.Но вздох последний, вздох, как мед пчелиный, сладкий,Пью только я одна, меньшая — Акилёд.
29
Трясавица.
Сестры-трясавицы, — демоны лихорадки, — являются в бреду больным. Боятся лошадиного черепа, положенного под изголовье, и злых собак.
Упырь
Тоска на сердце. Тишь. Не спится. Ночь мутна.Кто в нашу сторону идет там возле моста?Как мой покойный Ясь. Такого ж точно роста.Походка та ж… Ужель?!. Все ближе… У окнаОстановился… Ах, он смотрит!.. И луна,Блеснув из туч, льет свет на белый как берестаЛик страшный выходца нежданного с погоста.И ласковая речь знакомая слышна:— «Оксана, ясочка! Я это, отвориМне дверь или окно, и вместе до зариС тобой пребудем мы!» Но, полная испуга,Дрожа, свяченый мак берет его подругаИ сыплет вкруг себя. Не могут упыриДостать догадливых из макового круга.
Два раза надо мной сгорал уже порог,И третью хату вновь построили потомки.И я лежу под ней. У пояса — обломкиМеча разбитого, и пса костяк у ног.Мне в руки хладные дан меду полный рог.Теперь он пуст давно. Вокруг меня потемкиИ грусть всегдашняя. Порой мой вздох негромкийЗаслышат правнуки и, полные тревог,Загадывать спешат: к добру тот вздох иль к худу?Порой мне надоест лежать, и в сора грудуЯ ночью выползу, а дети скажут: «ЩурЗа печкой возится»; а я близ углей будуСидеть задумчиво, по виду мал и бур,Как крыса старая, семейный древний чур.
30
Чур. — Чурами назывались живущие в доме души предков, а заодно и изваяния последних. Иногда они показывались в виде животных.
Щур — то же, что и Чур. От него происходит слово «пращур».
Мы — пращуры твои. Меж нас отец и дедИ прадеды стоят, потомок наш беспечный.Все зорко мы следим, как путь твой скоротечный,Приуготованный, средь радостей и бедСвершаешь ты, идя с надеждой… нам вослед.Тот путь известен нам. Блюдя закон предвечный,Едва родился ты, мы из щели запечнойБеззвучно выползли всем сонмом на советТаинственный, ничьим не зримый смертным глазом— Судьбу твою решить и твой направить разум.При свете трепетном пылающих лучинСвершали мы суда полуночного чин,С улыбкой грустною благословляя разомТебя на жизнь и смерть в юдоль земных кручин.
31
Род. — Собрание мужских предков со стороны отца у каждого человека. О поклонении роду и роженицам говорится в нескольких памятниках XII–XV столетий.
Сергей Маковский
Шарманка
Е. А. Жарновской
На темный перрон полустанка,под утро — ни свет ни заря,плетется хромая шарманка,поет, надрывается вся.Хоть голос у немощной звоноки в ней человечья душа,никто из вагона спросонокв окошко не бросит гроша.От века закон одинаковна всех перепутьях земли.И старенький вальс не доплакав,умолкнет шарманка вдали.
Нищий
В городском саду за рекой,под каштанами, день-деньскойстарый нищий сидел на пне,всякий раз попадался мне.Всякий
раз минувшей зимой,через сад проходя домой,десять су я совал емув утешительную суму.Он был очень убог и тощ, —на посту и в холод и в дождь,как заморщенный серый гриб,к придорожной траве прилип.Все о чем-то просил старик,но в его слова я не вник;что-то шамкал беззубый рот,да понять я не мог весь год.А недавно я мимо брел,никого в саду не нашел, —только пень торчал сиротойнад примятой слегка травой.И с тех пор, уж не первый день,мне мерещится этот пень,и на сердце комом тоска.Видно — я любил старика.
Плиты
Где-то, где-то на бугре песчаномобреченной вымершей землистелется покоище: бурьяном сплошь могилы заросли.Ни венка, ни урны и в помине,все сломали заступы веков.Преданные пыльной паутине — только плиты без крестов.Надписей иных не разбираю:буквы стерлись, имена — не те.Призрачное что-то вспоминаю от плиты брожу к плите.Боже, как давным-давно под нимизатаилось мертвое жилье!На одной с трудом прочел я имя полустертое — мое.
«О, ты, которой нет…»
О, ты, которой нети не было на свете,ты, вечности ответна зов тысячелетий!Кто ты, над дольней тьмойнебес прообраз нежный,владычица земнойнадежды безнадежной?Ты — чудо? или бред?Один Господь рассудит.О, ты, которой нети никогда не будет.
«В окне мелькали пустыри и пашни…»
А. С. Присмановой
В окне мелькали пустыри и пашни,рассыпанные по лужкам стада,высоко в скалах, неизменно с башней, —похожие на скалы города.Они белелись очерком туманным,забытые в нагорной тишине.И поезд мимо — целый день… И страннымв наставших сумерках казалось мне,что жизнь — и там, от солнечных прибрежийдалёко, на горах, где выпал снег, —всё та ж веками жизнь, и люди те же,и было так и будет всё вовек.
Салерно
Гавань
Сквозь туманы город дальний снится.Где, когда? — припомнить не могу,но я вижу: у моря ютитсягород на скалистом берегу.Розовая гавань полукругом,к морю, с невысокого холма,тесные, как соты, друг над другом —черепицей крытые дома.На закате гавань молчалива,рынок у причалов опустел.Частоколом над водой заливамачты плосконосых каравелл.Город спит… И в зареве туманном,замирающую вдалеке,слышу песню на каком-то странном,на давно забытом языке.
«После ночи темной, дикой…»
После ночи темной, дикой,после ночи грозовой —чую над тобой, великой,чую день великий твой.Брезжит утро — озарилоцелины твоей простор,с небесами породнилоглуби северных озер.На волнистые дубравы,на пшеничные морязолотую чашу славыопрокинула заря.