Ты, Россия, дальняя, печальная, нелюбимая родная сторона!Ты в душе — как заповедь прощальная,памяти усталой ты верна.По тебе ли к старости соскучился, или прошлое вдали, как отчий дом,— оттого, что в мире я намучился, —расцветает в имени твоем?Рабья поступь… Нож за голенищем… Древнего орла тяжелокрылый лёт…Бродит Лихо по селеньям нищим,а в полях метелица метет.
1949
Париж
Василий Сумбатов
Два сувенира
Владимиру Смоленскому
Иссохший,
легкий, с бронзовою кожейОн мал и тверд, но это — апельсин.В моем саду он рос и зрел один,На золотое яблочко похожий.Куст был покрыт цветами для невест —Цветами подвенечного убора,Но лишь один дал плод, — другие скороОсыпались, развеялись окрест.Храню его, а он благоуханьеСвое хранит, свой горький аромат;Встряхнешь его — в нем семена стучатИ будят о другом воспоминанье, —И вижу я пасхальное яйцо,Полвека пролежавшее в божницеУ няни, и мелькающие спицыВ ее руках, и доброе лицо.— Со мной им похристосовался Гриша,Мой суженый, — начнет она рассказ,И снова я, уже не в первый раз,О Грише, женихе погибшем, слышу.Война, набор, жених уйдет в походИ никогда к невесте не вернется…Тут няня вдруг вздохнет и улыбнетсяИ, взяв яйцо, над ухом мне встряхнет.В сухом яйце постукивает что-то.— Кто в нем живет? — спрошу я, чуть дыша,И няня скажет: — Гришина душа! —И вновь яйцо положит у киота.
«Пушинку с семенем в окно…»
Пушинку с семенем в окноТрамвая бросил резвый ветер,И я один ее заметилИ спас от гибели зерно.В горшок, где лилия всходила,Я посадил его потомИ скоро позабыл о нем, —Не до цветов мне как-то было.Но после я грустил, узнав,Что лилий заглушил отростки —Зерном рожденный — серый, жесткийКрепыш-плебей из сорных трав.Есть в мире чья-то воля злая, —Зло под добром укрыто в ней, —И часто губим мы друзей,Врагов от гибели спасая.
«В костре заката тлеют головни…»
В костре заката тлеют головни, —Их не покрыл еще вечерний сизый пепел.Еще не блещут звездные огни,И месяц молодой из речки не пил,Но уж не ярче, а темней небесНа сельской колокольне крест.Смывает вечер яркие мазкиС картины дня росою холодящей…Час непонятной сладостной тоски, —О чем — Бог весть! О жизни уходящей?Иль о нездешней жизни, о иной, —Где крылья у меня сияли за спиной?..
«Легко сказать: Бодрись!..»
Легко сказать: Бодрись!Легко сказать: Забудь!А если круто внизСорвался жизни путь?А если я — изгой?А если я — один?А если я грозойСнесен с родных вершин?Ведь нет подняться сил,Ведь сломано крыло,Ведь я не позабыл,Как наверху светло!
«Гиперборей»
Ахматова, Иванов, Мандельштам, —Забытая тетрадь «Гиперборея» [104] —Приют прохожим молодым стихам —Счастливых лет счастливая затея.Сегодня я извлек ее со днаЗапущенного старого архива.Иль сорок лет — еще не старина?И уцелеть средь них — совсем не диво?«Октябрь. Тетрадь восьмая. ДевятьсотТринадцатого года»… Год заката,Последний светлый беззаботный год.Потом — не жизнь, — расправа и расплата.Тетрадь — свидетель золотой поры,Страницы, ускользнувшие от Леты.Раскрыл, читаю, а глаза мокры, —Как молоды стихи, как молоды поэты!И как я стар! Как зря прошли года!Как впереди темно, и как пустынно сзади!Как жутко знать, что от меня следаНикто не встретит ни в какой тетради.
104
«Гиперборей» —
«ежемесячник стихов и критики», издававшийся «Цехом поэтов» в 1912–1913 гг. и редактировавшийся М. Лозинским. Всего вышло 10 номеров журнала, в которых печатались в основном акмеисты.
Мост вздохов
Как мрачен в кровавом закатеТяжелый тюремный карниз!Мост вздохов [105] , молитв и проклятийНад черным каналом повис.Налево — дворец лучезарный,Ряды раззолоченных зал, —В них где-то таился коварныйВсесильный паук — Трибунал;Под крышей свинцовой направо —Ряд каменных узких мешков…От блеска, почета и славыДо гибели — двадцать шагов.
105
Мост вздохов. — Мост в Венеции, по нему вели осужденных в тюрьму Пьомби, находившуюся в верхнем этаже здания Трибунала. Под крышей свинцовой направо… — Крыша тюрьмы Пьомби (в пер.: свинцовая) действительно была сделана из свинца.
Равенна
I. «Давно столица экзархата…»
Давно столица экзархатаУездным стала городком;Над ней — закат, но нет закатаВоспоминаньям о былом,И неувядший блеск мозаикСквозь муть пятнадцати веков, —Как взлет вечерний птичьих стаек, —Все так же древен, так же нов.В мозаиках — все неизменно, —Жизнь застеклилась на стенах, —И видит старая РавеннаБылое, как в зеркальных снах.И в те же сны с благоговеньемЗдесь в храмах я вперяю взгляд,И византийские виденьяСо мной о прошлом говорят.
II. «Закат снижается, бледнея…»
Закат снижается, бледнея,Вдоль стен кудрявится акант,Вхожу под купол мавзолея,Где погребен бессмертный Дант.Внутри над ветхими венкамиЗвучит стихами тишина,И так же здесь душа, как в храме,Благоговения полна, —Здесь веет славою нетленной,Перед которой время — прах,Здесь вечность грезит вдохновенно,Заснув у Данта на руках [106] .
106
Здесь вечность грезит вдохновенно,//Заснув у Данта на руках. — Перефразированы блоковские строки из стихотворения «Равенна»: «Ты как младенец спишь, Равенна,//У сонной вечности в руках».
Рим в снегу
Не яблони ли в небе отцвели?Не мотыльков ли белых кружит стая?Не лепестки ль, не крылья ли, блистая,В морозный день на старый Рим легли?Нежданный гость полуденной земли —Везде белеет пелена густая,Покрыта ей и улица пустая,И древний храм, и пышный парк вдали.Когда мороз под ледяным забраломШагает вдоль по улицам пустым,Покрытым серебристым покрывалом, —И чуждый мир мне кажется родным,И близок мне — в уборе небывалом —Великий город семихолмный Рим.
Три смерти
Их было трое — молодых прислужницВ известной всем таверне Азэлины, —Все три — красавицы: Сиона дочь Мария,Гречанка Эгле, Смирна из Египта.Когда дохнул огнем Везувий на ПомпеюИ раскаленный град камней, песка и пеплаНизвергнулся на обреченный город,Веселая таверна опустела.Все завсегдатаи мгновенно разбежались, —Кто — по домам, кто — к Сарно, кто — на взморье,И три красавицы покинули таверну,И все в один и тот же час погибли…Прошли века. Обличье тела СмирныНашли среди других у алтаря Изиды,А тело Эгле — в парке пышной виллы —В объятиях патриция Марцелла,У цирка в портике нашли Марии тело, —Она в земном поклоне там застылаПред камнем, на котором был изваянИз слов молитвы «Pater noster» крест.