Антология советского детектива-11. Компиляция. Книги 1-11
Шрифт:
Косясь на мою перевязанную руку, Тариэл говорил складно и красиво, но не конкретно. Наконец он сказал:
— Время не ждет. Пора начинать репетиции. Я хотел бы поставить пьесу к Октябрьской годовщине.
— Мою пьесу?
— Разумеется, вашу. Я прочитал последний вариант. Сильно. Возможно, кое-что придется смягчить, но это от нас с вами уже не зависит. Сможете приехать к нам в Киев, когда начнутся репетиции?
— Смогу.
— Прекрасно. Я Манане высказал свои замечания относительно некоторых сцен. Она все вам расскажет. Необходимо напрячься и, пока
— Конечно. Может быть, в министерстве лучше показать пьесу после переделки, доработанный вариант?
— Время! Время! Идея пьесы ясна и в ее нынешнем виде. Пьеса в целом готова, а драматургический и сценический ряд там не обсуждается. Только главное направление. Детали — наше с вами дело.
— Хорошо, — сказал я и встал. — Извините, должен бежать в редакцию.
— А что с вашей рукой? — спросил Тариэл.
— Автомобильная авария. Ехал в такси, — механически ответил я.
…Леван и Гарри мрачно сидели за своими столами. Амирана не было.
— Что-нибудь с Амираном? — встревожился я.
— Нет, — сказал Гарри. — Ахвледиани покончил с собой. В кабинете. На фабрике.
Я опустился на стул. Тысяча мыслей пронеслась в голове. Если бы… если бы… Если бы я поехал к нему… Если бы я разговаривал с ним по-другому… Он запутался. Ему нужна была помощь. Что же я наделал?!
— Не знаю, как вы, а я испытываю чувство вины, — сказал Леван. — Надо действовать. Под лежачий камень вода не течет.
— Но ведь очерк о Карло Торадзе будет опубликован, — сказал Гарри. — Он набран, гранки подписаны.
— Опубликован? Не уверен. На свой страх и риск главный не станет публиковать очерк.
Я встал и направился к выходу.
— Куда вы, Серго? — спросил Леван.
— К Шота.
Шота выжидающе уставился на меня.
— Ну, говори, зачем вызывал. Чего ты хочешь?
Я заставил себя заговорить.
— Хочу денег.
Он засмеялся.
— Ты что смеешься? — Я сжал кулаки.
— Радуюсь. Наконец ты заговорил как мужчина. Молодец! — Он похлопал меня по плечу. Я терпеливо снес это. — Поздно. Поезд ушел.
Я растерялся. И здесь неудача. А Шота, понаслаждавшись моей растерянностью, повернулся, чтобы уйти.
— Послушай, Князь, ты же хотел купить копию моей статьи.
— Когда это было!
— Тебя уже не интересует, что мне удалось узнать обо всех вас? О тебе, например? Князем тебя называют в Москве, Вильнюсе, Риге… Продолжать?
— Сколько ты хочешь?
— Пять тысяч, как ты предлагал.
— Две.
— Пошел к чертовой матери! — Я сделал вид, что ухожу. Он должен был поверить в искренность моих намерений.
— Постой. Три, и ни копейки больше.
— Пять, и ни копейки меньше.
Шота подумал и сказал:
— Ладно, черт с тобой, вымогатель. Деньги сам возьмешь или через посредника?
— Обойдемся без посредников. Завтра в девять вечера жду в редакции, в шестнадцатой комнате.
— Почему в редакции?
Другого места не нашел?— Потому что не собираюсь таскать по городу свою статью, чтобы не было у тебя соблазна завладеть ею бесплатно. Понял? Все.
— Постой. Раз мы помирились, скажи, зачем вызывал тебя Ахвледиани перед смертью?
— Он сказал, что Вашакидзе сбежал и оставил его одного, козлом отпущения.
— Вашакидзе сбежал! Ты в своем уме? Ты знаешь, какие у него связи? Ты вообще знаешь, кто такой Вашакидзе?! Не мог Ахвледиани подобную чушь сболтнуть!
Преодолев отвращение, я сказал:
— Даю тебе слово.
Шота задумался.
Я осторожно спросил:
— Он оставил предсмертную записку?
— Нет.
Впрочем, зачем? Его предсмертная записка была у нас на магнитофонной ленте. А откуда Шота узнал, что Ахвледиани звонил мне? От секретарши, конечно.
— Ладно, я пошел, Шота.
— Выходит, страх свел старика с ума. Страх не каждый выносит.
Манана и Тариэл о чем-то спорили. Увидев меня, оба смолкли.
Я протянул Тариэлу экземпляр рукописи. Он равнодушно положил ее на стол.
— Когда собираетесь показать пьесу в министерстве? — спросил я его.
— Сегодня, — ответил он. — Звоните Манане.
— Да, звоните мне, — сказала Манана.
Вернувшись в редакцию, я тут же перезвонил Манане, надеясь, что она одна в кабинете и сможет объяснить холодность Тариэла.
— Что случилось? — спросил я.
— Ничего, ровным счетом ничего, — уверила меня она.
Самолет приземлился. К нему подогнали трап. Пассажиры гуськом направились к выходу. Щурясь от солнца, мы высматривали среди них Гурама. Маргарита Абесаломовна нервничала.
— Где же он? Обычно первым выскакивал из самолета. Почему его не видно?
Гурам вышел из самолета последним. Он шагал, глядя себе под ноги. Лишь приблизившись к нам, он поднял глаза, странно улыбнулся и вяло махнул рукой. Мы бросились к нему.
— Ну, голубчик, заставил ты меня понервничать! — сказала Маргарита Абесаломовна, сдерживая слезы.
Гурам обнял мать.
— Плачь, мама, плачь, — сказал он.
— Почему я должна плакать? Я должна радоваться, — сказала Маргарита Абесаломовна и зарыдала.
Сутолока аэропорта вызвала у Гурама раздражение, и он попросил меня получить чемодан, а сам с матерью и Ниной пошел к машине.
В гостиной у Маргариты Абесаломовны был накрыт стол.
— Я же предупреждал! — сказал Гурам матери.
— Голубчик, никто не приглашен. Я на всякий случай накрыла стол, — смутилась Маргарита Абесаломовна. — Сядем, выпьем за твое воскрешение.
— Помянем профессора Кахиани, — сказал Гурам.
Дух профессора Кахиани витал над нами, и то, что мы сидели за столом, накрытым на двадцать человек, вчетвером, действовало угнетающе. Ни пить, ни есть мы не могли.
— Идемте, милочка, приготовим кофе, — сказала Маргарита Абесаломовна Нине.
Женщины вышли.
— Как твои дела? — спросил Гурам.