Антон и Зяблик
Шрифт:
– Давай, давай!..
– кричал Антон, прищелкивая пальцами.
Волик дернул его за рукав:
– Пойдем, пап!
– Ну ладно, акробаты, бывайте - некогда мне тут с вами!
Антон поднялся и постоял, наблюдая за ребятами, и вдруг с хохотом наподдал рукой одному из мальчишек. Затем, схватив чемодан, побежал от ручья:
– За мной, Зяблик! Знаю я их, циркачей! Пристанут - добром не отстанут.
За Яранцами дорога пошла равниной, и здесь поначалу им пришлось задержаться: из бокового проселка на большак бурно вливалось рогатое воинство - черные, пятнистые, гнедые коровы, еще заспанные, с рубцами пролежней на боках
– Далеко скотину гонишь?
– До Петунинского урочища.
Путь был дальний, время в дороге - не деньги, и взрослые сразу разговорились, словно старые, давно не видевшиеся дружки. Антон горячо, с пристрастием, явно подлаживаясь, расспрашивал о кормах, о видах на урожай, о выплате на трудодни, о заработках пастуха, о всяких деревенских делах. Пастух охотно, хотя и односложно, отвечал. Во-лику же было скучно. Из вежливости он, правда, прислушивался, но ничего не понимал, только с чувством неловкости отмечал странные какие-то, нерусские, как ему казалось, словечки: жито, мжон, равнует, вшастёх. Удивляло его, что и отец, увлеченный беседой, смаковал и коверкал слова известные, произнося: дойдуть, нясут, слухай сюды, ядуть вместо едят.
Пастух был замечательно рыж - рыж до глаз, до ушей. Весь он был в ореховых веснушках, коноплястый и огневой, - словно бы тлел, готовый вот-вот вспыхнуть. И редкое имя носил - Ямен.
– Так уж поп нарек, - пояснил он, пожимая плечами.
– Кто его знает, может, по злобе.
Разговор пошел о редких деревенских именах и прозвищах - Балт, Риштаул, Якуд, Маршин, Бодрик, Пуд, Тарох, Падир. И многие странные имена приписывались озорству и мстительности батюшек.
– Это кто же Пуд такой?
– спросил Антон.
– Пуд Яковлевич Гунич, ветеринар.
– Неужто жив еще?
– А что с ним сделается?
И не удивился даже, не спросил, откуда знает его Антон.
– Постой, так он и тогда же был ветеринаром?
– И сейчас скотину пользует…
Пастух, не прерывая разговора, то и дело взмахивал кнутом, яростно орал, сгонял коров, сворачивавших к стогам сена. Они жадно набрасывались, рвали и тянули сено из стогов, подпускали близко Ямена и вдруг, вскидывая хвостами, мелко удирали, как кошки.
– Ну, а ты, случаем, Гонжей из Затонья не знавал?
– спросил Антон.
– Это которых же? Гонжей много… Председателя, что ли? Помер в коллективизацию, а сын, слыхал я, в городе доктором стал.
Антон обернулся к Волику: что, мол, скажешь? Собственно, ради него затеял он этот разговор, чтобы похвастаться: видишь, деда помнят и даже меня не забыли! Антон хохотнул и хлопнул Ямена по плечу:
– Так это я и есть тот самый Гонжа Антон…
– Не брешешь?
– Вот те крест!
Антон вынул портсигар, угостил Ямена.
– То-то думаю, откуда наших-то знаешь!
– Пастух обернулся к Антону, улыбаясь щербатыми зубами.
– А я ведь тебя помню, пес тя возьми, Антошка!
– Да и я тебя, черт рыжий! Тебя еще Сивым дразнили.
– Верно.
Взрослые обменялись целой серией ударов: били друг друга по плечу, хлопали по спине, пинали кулаками
в живот.– Геть, геть!
– вдруг заорал Ямен и кинулся в овес вслед за скотиной, на ходу щелкая бичом.
А когда вернулся, погладил Волика корявой ладонью по голове и спросил:
– Твой, что ли?
– Мой.
– А чего приехал сюда? Может, имущество какое осталось? Дом ваш, я слыхал, продан был в Кудиново…
– Да какой там дом! Земляков повидать, сына показать. К Никольским едем. Знаешь таких?
– Петьку-фершала? Урожай у них нонче великий. Не за яблочками ли приехал?
– Тьфу ты!
– рассмеялся Антон.
– В Москве их нет, что ли? Коммерческий ты мужик, Ямен…
– А чего бы и не прихватить машину? У меня вон тоже яблок полно, не знаю, куда девать. В Москве они у вас почем?..
Волик слегка прислушивался к тому, о чем говорили взрослые, но больше был занят тем, что перебегал дорогу с одной стороны на другую, увиливая от коров. Особенно боялся он черного быка с молочно-желтой седловиной на спине. Бык косил на Волика недобрым глазом и, пригибая шею, выставлял рога - один длинный, другой короче. Он расталкивал коров и все время близился к Волику, угадывая в нем чужака, и тот прятался за коренастой медвежьей фигурой Ямена. Но все равно то и дело вздрагивал, замечая поблизости острые кривые рога и большие, мохнатые глаза. Он пригибался, когда посреди спокойного разговора с отцом Ямен вдруг диким голосом кричал на коров, скверно, витиевато ругался и прямо с места посылал вдогонку бич, на кончике которого взрывался пушечный выстрел.
Вскоре они нагнали воз. Коровы обходили телегу, запуская морды в сено.
– Кши, окаянные!
– ругался возница.
– Не в Затонье ли едешь, дед?
– спросил Антон.
– Мимочки будет. Садитесь, однако, подвезу.
– Ну, Ямен, бывай, заходи к Никольским.
– Пожав руку пастуху, Антон бросил на телегу плащ и чемодан.
Подвода свернула в проселок. Волик вытянул затекшие ноги, подложил под затылок свежего сена и закрыл глаза. Антон шел рядом, расспрашивая старика о деревенских знакомых, и Волик в полудремоте слушал, как они говорят все о том же и о том же…
Дорога мягкая, неслышная. Телега катилась с тихим стуком, вздрагивая на бугорках. Антон уселся на телегу. Лошадь споро бежала по укатанной дороге. Из-под круто вскинутого хвоста, обдавая горячим запахом, падали в пыль дымящиеся шары.
Волик бездумно глядел в небо, - в голубой его безбрежности недвижно висели легкие сияющие облака, и на них было больно смотреть. Он закрыл глаза, и сразу же закружилась карусель из цветных пятен, пятна стали гаснуть, расплываться…
Проснулся он от тишины. Солнце припекало лицо, снизу тянуло сыростью и прохладой. Расседланная лошадь щипала траву. Отец и старик стояли на берегу реки. Поодаль горбился над водой деревянный мост.
– Листвянка и есть, куда ей деваться, обмелела только, - говорил старик.
– Тут они его и стукнули, бросили с моста - и тикать...
Над водой, сонно застывшей в сухих камышах, летали кулички и трясогузки. Волик прислушался.
– Два дня лежал он в кустах, пока милиция не нашла. Думали, помер, а он нет, живой остался. Здоровый мужик, не сразу дался-то им. Помяли крепко его. С тех пор и заболел грудью...
Антон жевал пустой мундштук и молчал.
– Старый Славутский помер в Сибири, а сын Алексей недавно в области был. Инспектор какой-то.