Антон и Зяблик

–  Сынок!
– узнал он Егорку и засветился от радостного удивления.
– Па-а-а-чему не в школе?

–  Напился ты, папка! Какая тебе школа? Ночь сейчас.

С помощью мальчиков Василий поднялся, долго стоял, прислонившись спиной к вязу. Егорка оббил с него шапкой снег, нахлобучил ее на голову и потащил к дороге. Павлик пристроился с другой стороны и осторожно пошел, пригибаясь под тяжестью.

Ему все еще не верилось, что Василий так просто воскрес из мертвых!

–  Намаемся, пока дотащим.
– В голосе Егорки не было ни беды, ни радости, только застарелая забота и привычка возиться с пьяным отцом.

– Он, как налижется, страсть тяжелый становится.

Так они и шли втроем, сцепившись и вихляя. Пройдут несколько шагов, постоят и снова пойдут. Василий клонился головой то к одному, то к другому, дышал им в лицо перегаром, засыпал на ходу, просыпался и бубнил частушку:

Боевая я какая, Боевая ужасти!..

Сзади загудела машина, ребята оглянулись, и Василий, потеряв равновесие, упал в снег. Из кабины вышел Иван Андреевич Прямков - колхозный агроном, отец Павлика.

–  Вы чего тут, ребята?

–  Бабу снежную лепим! Не видите, что ли?

Прямков усмехнулся и потрепал Егорку по щеке, но

Егорка отпихнул руку.

–  Эх, малый, достается тебе! Может, машиной подвезем?

Прямков опустился перед Василием на корточки. Однако тот очнулся и сам, без помощи, поднялся на ноги. Растопырив пятерню, он скользнул ею по воздуху, желая оттолкнуть Прямкова, но не попал и снова сел в снег.

–  Чего вы с батей моим? Уйдите! И ты уходи!
– Егорка толкнул Павлика.
– Чего вам надо?

Сопя и стервенея от натуги, Егорка стал поднимать отца, долго и без толку возился с ним, а в это время Прямков подогнал машину и распахнул дверцу. . .

В избу Прямков внес Василия как ребенка, остановился у порога и смущенно оглянулся, не зная, куда положить. С кровати вскочила Наталья и помогла уложить мужа на лежанку.

–  Натрескался!..

Она ругалась как-то беззлобно, руки ее быстро и привычно стаскивали с него шинель и валенки.

Старый Кондрат встал, уступая место Прямкову, даже обмахнул шапкой кругляш, на котором сидел.

–  Сидите, папаша, некогда мне. Гляжу, ребята возятся с ним в снегу, дай, думаю, помогу, - объяснял Прямков, как бы оправдываясь за непрошеное вмешательство.
– В машину лезть не хотел. ..

–  И нечего было тащить! И пускай бы околел!
– ругалась Наталья.
– Тебе-то какая забота!

–  Человек все-таки. И ребят жалко…

Василий покорно поворачивался, сопел, не открывая глаз. Оставшись в подштанниках, он обнял Наталью, дошел до постели, свалился и страшно - громоподобно и неистово - захрапел.

–  Ишь, завел свой граммофон!

Наталья достала с полочки пузырек с нашатырем, смочила тряпочку, приложила ему к носу. Василий с храпом вздохнул и сразу замолк.

Прямков надел шапку.

–  Можешь и посидеть, никто не гонит, - сказала Наталья.

Тут и женщины подхватили: садись, мол, посиди.

А хромой дед Кондрат, как встал, так и стоял на своем протезе, растопырив по швам узловатые руки и строго подобострастно ел Прямкова глазами. Не поймешь, что в них: то ли недобрый укор, то ли готовность служить…

–  Машину оставил на морозе, да и сыну спать пора. .. Так что спасибо!

В избе, будто ровным счетом ничего не произошло, продолжаются посиделки. Вечер долгий, зимний, никому не охота расходиться. И снова Наталья сидит на кровати, опустив ноги на приступок лежанки, лузгает семечки, тараторит с бабами. Дед Кондрат все так же сидит на деревянном кругляше возле дверей, курит вонючую цигарку и протяжно кашляет - не кашляет, как люди, а будто поет церковный псалом. Егорка лежит на полатях, свесив лобастую голову, и читает книжку.

–  Посмотрела бы в кармане. .. Может, где квитанция лежит от штрафа?
– советует соседка.
– Расплатился, а на остаточки-то и разговелся, а?

–  Как бы не так! Уж такая я недогадливая! Вот они, остаточки!
– Наталья показывает измятую бумажку.
– Все пропил. А это он на опохмелку себе оставил.

–  И как ты его терпишь такого?

–  И не спрашивай! Сама не знаю. Я бы на них, пьяниц, закон такой - убивать, как бешеных псов! Смотреть на них не могу. Вся драма жизни, пакость, нищета - всё от них, поганых!

–  Тьфу!
– злобно плюется старик и сипло закашливается.
– Змея.

–  Да ну вас, папаша!
– Наталья машет рукой.
– Вам бы все загородить его! Поменьше потачки смолоду - может, человеком стал бы.

–  Тьфу!
– еще раз плюется старик, потому что нет на эту бабу вразумительных слов: мыслимое ли дело на мужика, хозяина, такого сраму возводить?

Почти все соглашаются с Натальей, но Егорке мучительно жалко отца: за что она его так на людях? Отругала бы потихоньку, а зачем же позорить при всех? Разве всегда он такой?

Егорка смотрит в книжку, а сам сопит от злости на мать. Но вот заговорили об агрономе Прямкове, и на душе у Егорки отлегло. Разговор ему кажется важным: в самом деле, что за человек Прямков? Другой бы проехал мимо, а он не поленился и сам потащил отца, а отец, когда пьяный, шибко тяжелый. Ну, а с другой стороны, чего лезет не в свои дела? Ехал бы себе и ехал и без него управились бы, не в первый раз!

–  От него вся и недоля,- брюзжит старый Кондрат.- Всю ему жизнь испортил, дьявол худой!

–  Кого это вы, дедушка, величаете так?

–  Да кого же? Прямкова, - говорит старик, словно не сам только что тянулся перед ним по-солдатски.

–  Других-то чего зря виноватить?
– говорит Наталья.
– Кто ему мешал учиться? А ему все гулянки да пьянки. . .

–  Дуракам - тем и нужно учиться!

–  Вот Вася-то и набрался от вас большого ума - без ученья, дескать, проживу. Все-то ему легко удавалось. И меня, дуру, замуж уговорил, школу бросила раньше срока…

–  С того зуба во всем ему фарт и пошел, - говорит старый Кондрат, сверля колючими глазками кого-то невидимого перед собой.
– Чего надумает, все и сделает, такой уж фарт ему.