Антон и Зяблик

Волик подошел к старшим. Он не знал, отчего он дрожит, - оттого ли, что солнцем напекло, или от догадки, что говорят про его деда. Здесь, на этом берегу, оказывается, деда били кулаки Слпвутские, с этого моста сбросили вниз, а вон там, в кустарнике, он пролежал два дня, пока не нашли чуть живым. И на миг представилось: люди толпятся у реки, дед, опираясь на чьи-то плечи, идет с закрытыми глазами к телеге, идет без единого стона За что же они изувечили его и бросили в воду? Побоялись открыто в честной драке помериться силами, трусы несчастные, напали тайком!

Взрослые говорили уже о мельнице, бывшей мельнице Славутских, отданной колхозу, о ценах на помол, о льне и других вещах, а Волик, еще недавно равнодушно глядевший на эти поля, думал о том, что и сам он мог бы родиться здесь и жить в этих местах, и что-то важное для него, Волика, было связано с дедом, о котором он почти ничего не знал.

Старик запряг лошадь, они поехали. Исчезла речка за косогором, а мимо неслись лужайки с тимофеевкой, заросли с ромашкой и куриной слепотой…

Антон, не умолкавший всю дорогу, затих.

–  Пап, ты чего?
– удивился Волик.

Дорога шла глинистым ущельем, мимо сырых склонов. С них свисали ракиты, почти сплетаясь ветвями над головой. С полкилометра телега неслась под уклон, чуть не наезжая на ноги коню, самоходом вымчалась на пригорок, и в глаза ударил нестерпимо яркий свет, обрушились наземь солнце и синева.

–  Ну, чего ты?
– не отставал Волик.

–  Проезжал я здесь когда-то… Ну, слушай…

И рассказал, как совсем еще мальчонкой ехал с матерью этой же дорогой к отцу, жившему в то лето «на даче» - в подлузинских садах. Телега и тогда бежала под уклон, и со склонов так же, как сейчас, стекала ржавая вода, и так же летели навстречу, задевая лицо, пахучие, горькие ветви ракит.

С матерью они приехали в сады, и из-за кустов вышел отец, худой, всклокоченный, с глазами, как у святых на иконах. Мать приникла к нему и затряслась, а он, Антон, сильно испугался, убежал и прятался за деревьями. Родители ушли к сторожке под яблоню и сидели там, разговаривая. Отец часто захлебывался в кашле, подносил к губам бурую тряпицу.

–  Так и не видел его больше живым. И не простился, понимаешь…

Волик искоса оглядел отца. Такое же, как у Ямена и у этого старика Еремея, широкое, скуластое лицо, такие же лучики на висках и сивые волоски на небритых щеках.

Издалека донесся топот. Прерывистый стук, то приближаясь, то удаляясь, преследовал их. Уж не гром ли погромыхивал в небе?

Волик оглянулся назад - стук догонял их оттуда. На миг над холмом выросла морда коня… Дорога уходила в заросли кукурузы. Стебли с шелестом замкнулись за ними и скрыли коня. Выехали в открытое поле, и тогда из зарослей показался всадник. Теперь он уже был отчетливо виден: мальчишка в кепочке с кривым козырьком и в серой рубахе в заплатах. Пригнувшись к шее коня, он мчался прямо на них и взмахивал босыми ногами как крыльями. Рубаха вздувалась пузырем и опадала. Догнал подводу и тихо пошел следом, вглядываясь в незнакомцев. Было в его синих глазах любопытство, угроза и вызов. Хозяин этих полей и этой дороги, он не желал здесь видеть чужих.

–  Пап, что это он?

–  А вот мы сейчас поговорим с ним. Эй, парень, далеко скачешь?

Но всадник не стал отвечать. Он круто поднял коня и сильным движением бросил вперед. Он мчался теперь, мягко взбивая пыль, взлетавшую клубками, словно разрывы от гранат. Конь исчез в кукурузе, а пыль еще долго оседала вдали.

–  Венька-пастух, - сказал Еремей.
– С дедом своим табун недалече пасет.. . Савелия помнишь?

–  Грека-то?

Взрослые говорили о Савелии Греке, а Волик не мог прийти в себя от запоздавшего задора: «Попадись еще раз, - думал он, - за ногу сдерну с коня! " Всадника и слышно не было, а Волик, сжимая кулаки, все недоумевал: «С чего это он посмотрел так на меня?»

И снова послышался топот копыт. На этот раз всадник показался из бокового проселка, и опять это был он, Венька-пастух. Пронесся мимо, оскалив зубы - не то смеясь, не то ругаясь, - замахнулся на Волика кнутом и унесся вон.

–  Я вот тебе, сатана!
– погрозил Еремей кулаком.
– Вражий дух… Видит - новые люди, вот и озорует.

Теперь Волик знал: встречи с Венькой не миновать, где-то еще столкнутся.

Возле стожка в поле, с краю дороги, стоял конь и пощипывал сено. И рядом стоял человек. Это был опять он, Венька, и теперь отступать было некуда. Волик спрыгнул с телеги, засунул руки в карманы - была не была!
– и пошел навстречу. Он знал: от стычки не уйти, и сердце билось от решимости и озлобления…

Стычки не произошло. Венька криво усмехнулся, вскочил на коня и понесся навстречу. Он обдал Волика вихрем и пылью, оглушил стуком копыт и с криком унесся в луга. Волик ослеп от обиды, губы дрожали.

–  Вот стервец!
– ругался старик.

–  Конь-то, конь-то! Прямо зверь, а не конь!
– восторгался Антон.

Взрослые говорили о конях, а Волик шел за подводой и - странно - чувствовал, что злость внезапно прошла. «Скачет по полям, никого не боится, сам себе хозяин», - с завистью думал он.

Хорошо бы вот так и ему - пожить вольной жизнью. Чтоб ни отца, ни матери над тобой и чтобы сам по себе - хоть немножко!

Волик впрыгнул в телегу, уткнулся лицом вниз и стал думать об индейцах и ковбоях, о жизни в прериях, о скачках на конях и стремительных схватках… Он смотрел сквозь щели в телеге, на дорогу - она бесконечной лентой разматывалась из-под колес, и по ней, растягиваясь в строчки, уносились кучки навоза и соломы, а с краю стремглав пролетали пыльные листья подорожника и метелки полыни. Полынь и подорожник уже начинали казаться скачущими всадниками, хотелось, чтобы это быстрое движение было всегда…

–  Тпрру!
– закричал Еремей.
– Стой, туды тебя, тпрру!

Навстречу мчал мотоцикл, и конь, еще издали увидев его, шарахнулся в сторону. Водитель притормозил.

–  Петька, ты, что ли?
– удивился Еремей.
– А я гостей тебе везу!

Антон слез с телега и, расправив руки для объятия, пошел к мотоциклисту.

–  Откуда вас принесло?

Петька соскочил с мотоцикла, обхватил Антона и долго мял его, а потом сгреб с телеги Волика, поставил на ноги и стал осматривать со всех сторон.

–  Хорош! Худой вот только, но ничего - быстро поправим!

–  Ты куда же на своей ракете?

–  На дежурство, в больницу…

–  Отец-то жив, здоров? Мать дома? Ну, приезжай скорей.

Петька постоял в нерешительности, почесал висок и махнул рукой:

–  Ну, дед, дуй себе домой, а мы своим ходом. Успею обернуться… Садитесь!

Антон уселся на багажник, Волик пристроился впереди, у самого руля.

–  Держись!

Мотоцикл задрожал, рванулся с места. Волик вцепился в руль и спиной уперся в Петькину грудь. Дорога стремительно и мягко полетела под колеса, замелькали придорожные кусты, борщовник, конский щавель. Волик обернулся, прижав рукой беретку.