Анж Питу (др. перевод)

Сам он был одет в мундир штаба парижской национальной гвардии.

Легко вообразить, каково было произведенное им впечатление, легко вообразить, как забилось и затрепетало сердце Питу.

Дрожащий, бледный, он приблизился и принял пакет, который не без улыбки протянул ему присланный офицер.

Это был ответ г-на Бийо, писанный рукой г-на Жильбера.

Бийо советовал Питу сохранять умеренность в своем патриотизме.

При сем прилагался приказ генерала Лафайета, подписанный военным министром: то был приказ о вооружении арамонской национальной гвардии.

Приказ был составлен в следующих выражениях:

«Тем, кто имеет более чем одно ружье или одну саблю, предписывается сдать все остальное оружие в распоряжение начальника отрядов каждой коммуны.

Настоящая мера обязательна для исполнения во всей провинции».

Покраснев от радости, Питу поблагодарил офицера, а тот снова улыбнулся и отбыл к следующему пункту назначения.

Так Питу вознесся к вершинам почестей: он получил указания прямо от генерала Лафайета и министров!

И эти указания изрядно способствовали планам и притязаниям самого Питу.

Невозможно описать, какое впечатление произвел гонец на тех, кто избрал Питу. Нам не по силам такая задача.

Стоило только поглядеть на эти взволнованные лица, сверкающие глаза, на всеобщее воодушевление; стоило только поглядеть, каким глубоким почтением прониклась вся деревня к Анжу Питу, и даже самый недоверчивый наблюдатель убедился бы, что отныне нашему герою уготована выдающаяся роль.

Избиратели один за другим просили дозволения прикоснуться к печати министра, и Питу милостиво давал им такую возможность.

Когда часть собравшихся разошлась и остались одни посвященные, Питу произнес:

– Сограждане, мои планы возымели успех, как я и предполагал. Я написал генералу Лафайету, что вы желаете учредить отряд национальной гвардии и избрали меня своим начальником. Прочтите, к кому обращено послание министра.

И он показал депешу, на адресе которой было написано:

«Сьеру Анжу Питу, начальнику арамонского отряда национальной гвардии».

– Итак, – продолжал Питу, – генерал Лафайет признает и считает меня начальником национальной гвардии. Соответственно и он, и военный министр признают и числят вас солдатами национальной гвардии.

Продолжительный вопль радости потряс стены лачуги, в которой обитал Питу.

– Что до оружия, – продолжал наш герой, – я нашел способ его добыть. Вы незамедлительно изберете из своей среды лейтенанта и сержанта. Эти два чина будут споспешествовать мне в действиях по добыче оружия.

Присутствующие нерешительно переглянулись.

– Скажи свое мнение, Питу! – предложил Манике.

– Мое дело сторона, – с достоинством возразил Питу, – никто не имеет права влиять на исход выборов. Соберитесь в мое отсутствие, назначьте двух младших офицеров, о коих я вам говорил, да только выберите людей понадежнее. Вот все, что я могу вам сказать. Ступайте.

На этих словах, произнесенных воистину по-королевски, Питу спровадил своих солдат и остался один, осененный величием, равным величию Агамемнона [226] .

Он упивался своей славой, покуда избиратели на улице спорили, кому принять бразды военного правления в Арамоне.

Выборы продолжались час. Наконец лейтенант и сержант были назначены: сержантом стал Клод Телье, а лейтенантом Дезире Манике. Потом сходили за Анжем Питу, который утвердил и поздравил избранных.

226

Агамемнон (греч. миф.) – царь Микен, верховный предводитель греков под Троей.

Едва с этим делом было покончено, он объявил:

– А теперь, господа, нельзя терять ни минуты.

– Да, да, поскорее начнем строевые занятия, – воскликнул один из самых пылких энтузиастов.

– Погодите, – сказал Питу, – прежде нужно раздобыть ружья.

– Иначе и быть не может, – поддакнули сержант с лейтенантом.

– А пока у нас нет ружей, нельзя ли поупражняться с палками?

– Давайте будем делать все, как полагается в армии, – отрезал Питу, который не чувствовал в себе сил обучать людей искусству, о котором сам покуда не имел никакого понятия. – Солдаты, которые обучаются ружейному артиклу с палками, будут выглядеть нелепо; негоже с самого начала ставить себя в смешное положение!

– Это разумно, – ответили все, – сначала ружья!

– Итак, лейтенант и сержант, следуйте за мной, – сказал подчиненным Питу, – а все остальные ждите нас здесь. – Ответом ему было почтительное одобрение отряда. – До темноты остается еще часов шесть. Этого более чем достаточно, чтобы добраться до Виллер-Котре, уладить там наше дело и вернуться. Вперед, шагом марш! – вскричал Питу.

И штаб арамонской армии немедленно пустился в путь.

Но когда Питу перечитывал письмо, желая лишний раз убедиться, что все это счастье ему не приснилось, он заметил приписку от Жильбера:

«Почему Питу забыл написать доктору Жильберу, как поживает Себастьен?

Почему Себастьен не пишет отцу?»

XXXVI. Питу торжествует

Аббат Фортье даже не догадывался, бедняга, ни о том, какую бурю навлекает на него эта тайная дипломатия, ни о том, каким доверием пользуется у властей Анж Питу. Он хлопотал о том, чтобы доказать Себастьену, что дурное общество ведет к полной утрате добродетели и невинности, что Париж – это пучина, и сами ангелы развратились бы там, если бы подобно тем, что блуждали по дороге в Гоморру, не возвратились бы поскорее на небо; и, потрясенный посещением Анжа Питу, этого падшего ангела, он пустил в ход все красноречие, на какое был способен, чтобы убедить Себастьена остаться добрым и верным роялистом.

Поспешим уточнить, что, толкуя о добрых и верных роялистах, аббат Фортье подразумевал под этими словами далеко не то же самое, что доктор Жильбер.

Добрейший аббат упустил из виду, что, вкладывая в эти слова совершенно иной смысл, он поступает неблаговидно, поскольку своей пропагандой пытается настроить, пускай невольно, сына против отца.

Впрочем, следует признаться, что он не встретил особого сопротивления.

Странное дело! В те годы, когда дети – мягкая глина, как сказал поэт, в годы, когда в них глубоко отпечатывается все, что к ним прикасается, Себастьен уже обладал решительностью и твердостью суждений, присущими взрослому человеку.

Быть может, дело объяснялось тем, что он был сын аристократки, которая презирала плебея и гнушалась им? Или то была истинная аристократичность плебея, доходившая в докторе Жильбере до стоицизма?

Аббату Фортье было не по силам проникнуть в эту тайну; он знал, что доктор – патриот, не чуждый восторженности, и, вдохновляясь простодушным стремлением к добру, присущим духовным особам, пытался перевоспитать его сына на благо королю и господу богу.

Впрочем, Себастьен не слушал его советов, хоть и казался внимательным учеником; он грезил о тех неясных видениях, которые с некоторого времени снова стали преследовать его, появляясь под старыми деревьями в парке Виллер-Котре, когда аббат Фортье водил своих учеников в сторону Клуизовой глыбы, к Сент-Юберу или к башне Омон; он грезил об этих галлюцинациях, которые были для него второй жизнью, полной обманчивых поэтических радостей, и эта жизнь шла для него бок о бок с настоящей, проникнутой докучной прозой учения и коллежа.