Аргентинец поневоле 2

Хотя тут и чувствовался какой-то неприятный угарный запах.

— Отчего же, капитан, здесь такой запах? — полюбопытствовал я.

Тот покрутил носом, но промолчал, не поняв о каком запахе его спрашивают.

— От кизяка! — наконец отозвался Глотино. — У нас здесь не Буэнос-Айрес, в середине зимы здесь холодновато.

— Что делать, «а ля гуэрре ком а ля гуэрре» ( на войне как на войне), — пошутил я.

Задерживаться мне здесь не было никакого смысла, так что я с чувством глубокого удовлетворения узнал, что утром союзные индейцы подгонят парочку каноэ и мы с ними отправимся вверх по реке. А в нужном месте, с лошадями, нас встретят акуасы Куркумиллы. Все идет согласно плану!

Следующим утром мы отправились. В поисках фортуны. В «затерянные земли», в места, куда заглянуть отваживаются немногие белые. Рио-Негро — самая большая река на всей территории от Ла-Платы и до самого Магелланова пролива.

Выгребая против течения, мы довольно быстро продвигались на запад. В глубь континента. Расслабившись, я тихонько напевал себе под нос детскую песенку: «Не знаю, что я встречу, но я ношу с собой — один патрон, с картечью. И с мужеством другой!»

Но тут что-то пошло не так. Сопровождал нашу экспедицию из 18 человек, в основном гребцов-индейцев, лейтенант Хайме Пинто. С денщиком. Они были спереди. И первыми попали под раздачу.

И тут все неожиданно завертелось, словно в романах Фенимора Купера.

На пару наших каноэ, поднимающуюся по реке, неожданно-негаданно напали дикари из прибрежных племен, моментально осыпав градом отравленных стрел. На передовой лодке Хайме Пинто был убит вместе с денщиком и парой индейцев, а другому индейцу, раненному в руку, мы вынуждены были на стоянке сделать ампутацию. Раскаленным ножом.

Мне тоже чуть было не прилетело. Я внезапно был оторван от приятных мыслей свистом стрелы, вонзившейся в лодку в десяти сантиметрах от меня… через несколько мгновений за ней последовала вторая и просвистела в нескольких сантиметрах от моего плеча, воткнувшись в противоположный борт. Красноватые наконечники стрел свидетельствовали о том, что они отравлены.

Я быстро принял решение. Прицелился из ружья, которое держал наготове, и моя пуля поразила вражеского лучника чуть выше правой подмышки. Перезарядившись я с неумолимой точностью прикончил и второго индейца. Пуля попала нападавшему в лоб и он рухнул как мешок с костями. Обливаясь кровью.

Вероятно это был вождь этих бандитов, так как только лишь их командир умолк, они стали подобны кораблю, лишившемуся руля и беспомощно начинающему кружится на одном месте. Готовому пойти на дно. Урок был жестокий, так что враги, парализованные страхом, предпочли удалится, оставив нас в покое.

Индейцы иногда нападают без видимых причин. Дело привычное. Чаще всего это месть и расправа над белыми, невиновными в насилии, совершенном другими белыми над индейцами. Вот и эти враждебные индейцы, вышедшие на тропу войны, о чем поведала раскраска их лиц, чинили возмездие, которое пало, как всегда, на невиновных.

Возвращаться мы не стали. Чтобы не рисковать возможностью подвергнуться повторному нападению. Похоронив павших и отпустив лишних союзных индейцев, на одной лодке мы с Хулио продолжили свой путь. Наши туземные гребцы без особой радости приняли такое мое решение и постарались отговорить от него всевозможными зловещими пророчествами, особенно угрозой разгневать бога Кудуани, который, конечно, погубит бледнолицых, засыпав их кусками льда и снега.

Большой походный вождь акуасов, Куркумилла, предупрежденный специальными гонцами о нашем прибытии, встречал нас на берегу реки. Под восторженные охи и ахи, он принял меня в парадном одеянии, восседая на лошади, бока которой были украшены серебром. За неимением официальной медали, вождь повесил на себя аргентинский пиастр.

Все его сопровождающие «гвардейцы» подвесили к своим удилам пучки волос, на которых еще оставались куски кожи с головы или даже целые черепа. На одном из индейцев эскорта — старый и грязный испанский офицерский мундир, но не было штанов. Все эти тряпки и другое добро, очевидно, было награблено в набеге на какой-нибудь аргентинский поселок.

Куркумилла произнес длинную речь и, тряся мою руку четверть часа, заверил через индейца- переводчика, что хочет быть моим другом и принимает, хотя и не любит, христиан.

— Почему белые считают нас людоедами? — патетически восклицал Куркумилла. — Подумаешь, мы съели католического миссионера? Это-то и было уже лет десять назад, во время прошлой засухи!

«Ага!» — подумал я.- «Кто-то, кое-где, у нас порой… Где-то я это уже слышал?»

Переводчик у нас был еще тот кадр. Когда я обратился к индейцам «дети пампы», то этот умник не нашел нужных слов и перевел мои слова приблизительно как: «Многочисленные маленькие люди среди травинок в степи!»

Затем вождь пригласил меня в свою палатку ( мини-вигвам) и угостил обильной порцией жареной конины. Тогда же я рассказал о мотивах моего визита.

Мол, я столько слышал о его знатности, отваге и хотел получше узнать, чтобы стать его другом; будучи также любознательным, я хотел бы взять себе в услужение за богатую плату несколько умелых воинов. И красивую девушку, чтобы стать индейцам «братом».

Женщина у индейцев обязана была полностью подчиняться мужчине; все в ней принадлежит хозяину; и в свободе дикой жизни не было ничего более обыденного, чем видеть краснокожего, меняющего свою жену на товар. Великий Дух создал мужчину и женщину, чтобы они жили вместе: мужчину, чтобы охотиться, и женщину, чтобы работать. Индейцы ничего не хотят менять в этом положении.

Обед наш прошел весело, среди смеха, крика и шуток. Но шутили и смеялись среди всяких дебоширств в основном надо мной.

Я подарил вождю свое ружье (так как знал, что он все равно его отнимет), свою резиновую одежду, свой теплый плащ и шляпу, а так же бисер, бусы и серьги для его четырех жен. Спирт, налитый в пару керамических горшков, выставил в качестве угощения. Для всех индейцев его племени. Короче, выдоил меня это краснорожий пройдоха досуха. Почти.

Мой визит явно доставил Куркумилле удовольствие. Подняв его авторитет до небес. Да и выражение алчной радости, помимо его воли, на мгновение мелькнуло в лице туземного властелина.

Улыбка вождя выглядела рекламой дорогого стоматолога. Главарь акуасов сообщил, что со мной никогда не будут грубо обращаться на этой земле, но он не может позволить мне ходить без присмотра по владениям индейцев, не зная, какие мысли таятся в глубине моего сердца, поскольку я могу солгать, как всегда делают белые, и разведать тропинки в пампе, чтобы прийти с армией и напасть на краснокожих братьев.

Впрочем, истинные причины его такого поведения оставались неизвестны. Индейцы, с их природной скрытностью, способны обмануть даже профессиональных дипломатов, настолько она непроницаема вплоть до момента осуществления замысла.

Я поставил свою палатку рядом с мини-вигвамом вождя и на следующий день дал ему еще кувшин спирта, а в ответ получил самые горячие заверения в нашей дружбе до гроба, после чего вождь добросовестно напился. В одиночку. Должно быть, при этом его посещали веселые мысли, так как он время от времени выходил на свежий воздух, ударял себя по бедрам и повторял: «Гоп, гоп!»

Существует ошибочное мнение, будто американские краснокожие — хмурые, сумрачные люди. Может быть, это еще справедливо по отношению к старикам, да и то не всегда. Молодость же отличается веселостью. Обычно молодые индейцы резвятся, как европейские уличные мальчишки, и проводят дни напролет в играх. От европейцев они заимствовали игру в конное поло. Скачки на лошадях и стрельба из лука их любимые развлечения.