Архивы Конгрегации

– Там!
– хриплым после обращения голосом выкрикнул Хагнер.
– Они там! Кровь, жженое мясо и каленое железо.

– Веди!
– приказал Курт.

Бежать оказалось недалеко, но если бы не Макс, притаившееся в зарослях акации приземистое, наполовину ушедшее в землю строение они бы просто не нашли. Камень стен густо зарос плющом, свет из заляпанного грязью оконца почти не пробивался наружу; новой и крепкой выглядела только дверь, явно недавно замененная. Изнутри не доносилось ни звука.

– Там вообще еще кто-то есть?
– устало уточнил Курт.

– Я чувствую запах двух человек и слышу придушенные стоны, как будто кому-то заткнули рот, и шорох ерзающего по полу тела, - доложил Макс шепотом.

– Значит, живой пока, - хладнокровно заметил майстер инквизитор и приник к окну, знаком велев спутникам подождать.

Сквозь с трудом найденный относительно чистый участок окна удалось рассмотреть комнату. Помещение выглядело скорее как допросная, чем как обиталище малефика. Никаких пентаграмм, ритуальных кругов, черных или каких-либо других свечей не наблюдалось. На невысоком столике был разложен самодельный пыточный инвентарь: крючья, иглы, ножи; у дальней стены в жаровне с углями калился металлический прут. Посреди комнаты, привязанное к вбитым в пол кольям, было растянуто истерзанное тело мужчины. И сама жертва, и все вокруг нее перемазано в крови; кожа местами содрана, местами неаккуратно разрезана. В ранах на руках и ногах белела голая кость; низ живота, пах и бедра сплошь покрывали ожоги. Над телом, скрывая лицо мужчины, спиной к окну склонилась фигура. Прежде чем Курт успел что-либо предпринять, рука палача с зажатым в ней ножом взметнулась и опустилась на горло жертвы. Убийца ловко отшатнулся, пропуская мимо себя поток крови, и стало видно лицо убитого - местного священника.

– Зар-раза!
– уже не скрываясь, рявкнул Курт и рванулся к двери. Та оказалась заперта, но сориентировавшийся Хагнер вышиб ее одним резким ударом.

Внутри уже никого не было. В открытом лазе в крыше исчезали ноги убийцы.

– Макс, взять эту сволочь!
– заорал Курт не своим голосом, и ликантроп молнией метнулся за дверь.

Минуту спустя все было кончено. Помятого и испачканного в грязи малефика Хагнер приволок за шиворот и остановился перед начальством в ожидании указаний, потрясая добычей.

– Краут...
– выдохнул Ван Ален.
– Последняя жертва, мать его так!

Следователь перехватил малефика у Макса и с размаху приложил палача-самоучку об стену.

– Кого ты вызывал?!
– рявкнул майстер инквизитор.

– К-к... В к-каком с-смысле?
– заикаясь, проблеял зеленщик.

– Что это был за ритуал?!
– наседал Курт.
– Кого ты пытался вызвать?

– Н-н-не знаю...

– Говори, мразь! Кого?! Демона? Дьявола? Ангела? Языческого бога? И как это остановить?

– Никого... я... никого...

– Я тебя сейчас самого на куски порежу! Как обратить действие твоего ритуала? Отвечай!
– Курт хлестнул его раскрытой ладонью по щеке. Голова Краута мотнулась из стороны в сторону.

– Никого я не вызывал!
– наконец пришел в себя задержанный.
– Это не ритуал. Не надо ничего отменять.

– А что тогда ты делал?
– с подозрением уточнил Курт.

– Я спасал их души, - торжественно изрек окончательно опомнившийся Краут.
– Ибо страдание очищает.

* * *

– Признаться честно, так глупо я себя лет десять не чувствовал, - вздохнул Курт.

– И как, освежает?
– участливо уточнил Бруно.

– Да не то слово, - хмыкнул Курт.
– Вспомнил молодость, охоту на несуществующего стрига...

– Главное, не с такими же последствиями, - наставительно поднял палец духовник.
– И, как и в упомянутый тобою раз, ты все же был там не зря. Борьбой с ересью, если ты забыл, Конгрегация тоже занимается.

– Да уж, ересь там была первостатейная, - усмехнулся Курт.
– Этот Краут чем-то напомнил мне недоброй памяти Бернхарда. Должно быть, обширным цитированием Писания и потрясающим его толкованием.

– Вот об этом поподробнее, будь любезен, - подал голос Висконти, до сих пор слушавший доклад агента Совета почти что молча.
– Из твоего письменного отчета в силу его исключительной, как обычно, краткости мы смогли составить лишь весьма поверхностное представление. Хотелось бы больше деталей.

– Рассказываю подробнее, - кивнул Курт, поудобнее устраиваясь на табурете напротив итальянца.
– У сего выдающегося субъекта был дядя со стороны матери. Дядя был священником, учил племянника грамоте, а заодно оный племянник получал бесконтрольный доступ к книгам, в том числе к священным текстам, в том числе к тем, кои запрещены для самостоятельного изучения. Результат получился потрясающий. Этот умник и поборник нравственности возомнил себя ни много ни мало агентом Чистилища на земле. Люди, известное дело, грешны, кто-то больше, кто-то меньше. Всем, понятно, за гробом воздастся по делам их. С теми, кто грешил без меры, все понятно, но есть ведь и те, кто ничего совсем уж непростительного не совершал - ближних не убивал, сирых и убогих не обижал, а так, по мелочи. Чуть подворовывал, обманывал, прелюбодействовал... Таким, как мы знаем, дорога скорее не в Ад, а в Чистилище, а там, может, и выше подняться удастся.

– И каким же образом этот Краут предполагал ускорить сей процесс?
– уточнил Висконти.

– Он, видишь ли, проникся идеей, что страдание духовное и телесное способно очистить грешную душу от налипшей грязи. И чем раньше начать, тем выше шанс спасти погрязающую в грехах душу. Мне так и не удалось от него добиться, что именно послужило толчком к тому, чтобы начать применять свою блестящую теорию на практике, подозреваю, что он сам не вполне это понимал.

– Так он, что же, решил пострадать и пожертвовать собственным посмертием в Раю ради спасения грешных душ ближних?
– с сомнением уточнил Бруно; Курт отмахнулся, криво усмехнувшись:

– О нет, что ты. О собственном будущем райском блаженстве он пекся денно и нощно. Он же, по его мнению, не убивал других из корыстных побуждений, а проводил их через очистительные муки, несравнимые с адскими (куда уж ему, простому смертному, до многоопытных чертей!), тем самым ведя их к блаженству в жизни вечной. Ergo, творил добро, выступая едва ли не проводником Вышней воли. Даже ночь воскресенья была выбрана неспроста: он приходил на мессу, молился, а тем временем по сторонам поглядывал - на кого взгляд упадет. При взгляде на угодную Господу жертву (то его слова, не мои!) он испытывал некое особое, ни с чем не сравнимое чувство, которое ясно подсказывало, что сия душа нуждается в немедленном очищении. Дальше оставалось выманить намеченную жертву в какое-нибудь малолюдное место, стукнуть по голове, загрузить в тележку, для верности присыпать сверху морковкой и везти на заброшенную мельницу. Одного до сих пор не пойму - как он ухитрился закинуть на тележку кожевенника и каменотеса? По словам всех свидетелей, мужики оба были здоровые...

– Что ж он их у той же мельницы не закапывал потом, а выбрасывал где попало?
– чуть нахмурился итальянец.

– Так там же земля неосвященная, - пояснил Курт.
– Нехорошо. Потому он их выкидывал куда-нибудь, где их могли найти и похоронить по-христиански, "если будет на то воля Господа". Белошвейку вот так и не нашли, выходит, не заслужила погребения.

– М-да, - покачал головой Бруно.
– Это же надо было додуматься!

– И не говори. Я так впечатлился, что прочел ему вдохновенную проповедь о том, что superbia et avaritia peccata mortalia sunt (прим.: Гордыня и алчность суть смертные грехи (лат.)). Свою долю за наводку-то от награбленного он получал и отнюдь не на церковь жертвовал. Утверждал, правда, что копил на то, чтобы через некоторое время переехать в город покрупнее - там и выбор грешников побогаче, и затеряться легче.

– Eia[82]!
– протянул духовник.
– Планы у нашего еретика, я смотрю, были грандиозные.

– Это, я так понимаю, вся история?
– уточнил Висконти; Курт кивнул:

– В целом, да. Действовал он один, воры, которым он давал наводку на дома жертв, не в счет. Ни с кем связан не был, никакими особыми способностями или знаниями не владел. Ни капли раскаяния мне из него выжать не удалось. Так что дознание было быстрым, с казнью затягивать тоже не стали. Самым сложным оказалось донести, чем сей душегуб и еретик заслужил удушение перед сожжением - родственники тех жертв, у которых таковые имелись, жаждали воздаяния полной мерой.