Аритмия

— Погоди-ка, я обязана тебе что-то разъяснять?

Выдергиваю руку и отодвигаюсь немного назад. Мне не по себе, когда он нарушает мое личное пространство.

— Не обязана, но могла бы, — недовольно на меня смотрит.

— А что такое? — иду в наступление. — Чего ты так разнервничался из-за этих полосок?

Впервые за тот период, что мы знакомы, вижу, как ярость уступает место подобию растерянности на его лице.

— Прямо сам на себя не похож, — окончательно расхрабрившись, кладу правую ладонь ему на грудь, чего он явно не ожидает. — Надо же! У тебя есть сердце! Чувствую, как часто оно бьется… Ты сейчас напоминаешь живого человека, Абрамов! Но дай угадаю, тебе это совсем не нравится!

Убирает мою руку, раздраженно цокая при этом языком.

— Мне не нравится, что ты решила сделать из меня дурака.

— Ты сам себя накрутил. Сам придумал. Сам поверил. Твоя характерная черта!

— Сам придумал? — наклоняясь ближе, шипит мне в лицо. — По-твоему, херов тест может означать что-то другое?

— Да какое твое дело, Господи! — недоумеваю я.

— Я знаю про тебя и электрика, — выдает он вдруг.

— Что знаешь? — закатываю глаза.

Начинает болеть голова. Сто процентов это его отвратительная аура на меня давит.

— Про ваши пионерские отношения знаю, — лениво усмехается в ответ.

— Я не понимаю, о чем ты.

— О возвышенных чувствах и об отсутствии плотских утех, — поясняет он.

С чего бы вдруг такие мысли?

— Матвеев сам мне все рассказал, — продолжает обескураживать.

— Что?

— Ему пришлось…

— Ты как его нашел?! Зачем? — спрашиваю, ошарашенно на него уставившись.

— Вершинина сказала, что этот убогий отказывается от своего ребенка.

Вершинина сказала?

— Она ему звонила, — объясняет, замечая мое смятение.

— И ты…

Осознание произошедшего — как кирпич по голове.

— Значит ты поехал к нему разбираться, а потом, докопавшись до истины, решил, что я беременна несуществующим ребенком от Лавриновича, с которым единожды видел меня в парке???

Сюр в квадрате.

— По-моему, все логично.

— По-моему, ты идиот, — озвучиваю я диагноз.

— Арсеньева…

— Просто уйди, — прошу устало.

Его поведение в голове не укладывается.

— Ты одно мне скажи… — снова на меня напирает, вынуждая поднять взгляд. — Если с ним — нет, значит… никого после меня не было?

Щеки нещадно печет от накатившего смущения. Готова поспорить на что угодно, они уже пунцовые.

— Да кто ты такой, чтобы задавать мне подобные вопросы! — моментально ощетиниваюсь.

— Отвечай мне, Арсеньева, — удерживает за плечи.

Меня захлестывает обида.

— Их было так много, что всех и не сосчитать! — выплевываю язвительно.

— Да ну…

Прищуривается, внимательно отслеживая мою реакцию.

— Володя Мышинский, Игорь, лучший друг моего брата, Саша из одиннадцатого «в», Костя из дома напротив, сосед Миша, парень из общежития, имени не помню, — принимаюсь перечислять всех знакомых мальчишек, но стоит только разогнаться, как он затыкает мне ладонью рот.

— Ну врешь ведь, маленькая дрянь, — склоняет голову чуть влево.

Не нравится мне его взгляд. Совсем не нравится. Глаза эти дурные пугают до дрожи.

— Решила не торопиться на этот раз? — иронично вскидывает бровь.

— Нда, — отодрав его руку ото рта, соглашаюсь я. — Урок усвоила. Спасибо учителю.

— Хочешь сказать, дело только в этом? — его холодные пальцы оглаживают скулу и спускаются ниже.

— Только в этом, — сглотнув, спешу его заверить.

— Опять врешь… — сжимает мою шею ладонью.

— Тебе хочется так думать.

— Проверим? — мрачно предлагает он, сгребая волосы на затылке в кулак.

Совсем озверел.

— Что ты де…

Не успеваю среагировать. Впивается порывистым, грубым поцелуем в мои губы. Усиливая давление, размыкает их своими: настойчивыми и требовательными. Жадно и исступленно ласкает языком мой рот, не позволяя ни на йоту сдвинуться.

Я в ступоре. Гаснет свет. Это глаза помимо воли закрываются.

В голове белый шум.

Израненное сердце, пропустив удар, гулко ударяется о ребра.

Не отвечаю ему, нет… Но в эти несколько секунд бездействия точно нахожусь в плену своих таких противоречивых желаний.

Оттолкнуть. Притянуть ближе к себе.

Я так скучала.

Как хорошо.

И как нестерпимо болит в груди от того, что внутри проснулось…

Дергаюсь влево. Отворачиваюсь, упираюсь ладонью в грудь.

— Перестань…

Не мольба. Я призываю его к здравому смыслу, но он будто не слышит. Целует скулу, спускается к шее и страстно прихватывает горячими губами тонкую кожу.

Взросли цветы на адовом пепелище. Распустились в непроглядной темноте бутон за бутоном. Стоило ему только сильнее стиснуть меня в своих объятиях и прошептать заветное «Да-ша», волнующими мурашками осыпавшееся по спине.

Ухватив меня за подбородок, разворачивает к себе и снова затевает эту свою мучительно-сладостную игру.

Вовремя очнувшись, трепыхаюсь, подобно антилопе, пойманной хищником. Отталкиваю его от себя. Цепляюсь за свитер.

Не могу остановить его. Не получается. Не умеет проигрывать. Не собирается.

В отчаянии кусаю его. Сильно. Больно.

Металлический привкус во рту.

Его глаза полны досады, смешавшейся с изумлением.

Моя злость, громыхая, стучит по венам. Надеюсь, я отчетливо транслирую ее взглядом.

— Отойди от меня, — все еще дрожа, пытаюсь восстановить сбившееся дыхание. — И никогда, слышишь, никогда больше так не делай!

Не двигается с места. Ухмыляется. Медленно проводит языком по окровавленной губе и смотрит на меня как-то по-новому. Оценивающе.

— Там на крыльце, в октябре, я видел твои слезы, — зачем-то напоминает о минутной слабости, случившейся по причине того, что я не была готова с ним встретиться.

— Ты разве не этого добивался? — даже не пытаюсь скрыть разочарование. — В очередной раз потешил свое самолюбие. Втаптывать в грязь у тебя всегда отлично получалось.