Аритмия

Теперь к ней не прикоснуться.

Никак.

Ни с ее разрешения, ни без.

Даша, встрепенувшись, вытирает щеки и приосанивается. Занимает место напротив. Снимает трубку. Выразительно стреляет взглядом, и мои губы изображают подобие кривой улыбки.

И правда требовать научилась… Притом невербально.

Медленно повторяю ее движение, не имея ни малейшего понятия о том, что нужно говорить, учитывая обстоятельства.

— Ян, — выдыхает с облегчением.

— Арсеньева… Зачем пришла? — интересуюсь холодно, а у самого мозги в кашу, стоит только услышать свое имя.

— Я здесь из-за тебя, неужели не ясно? — вздернув подбородок, отвечает с вызовом.

Ухмыляюсь. Узнаю этот тон. Да и фразу где-то уже слышал.

— Спасибо, что прервал затяжное молчание.

Обида так и звенит в ее голосе.

— В порядке исключения.

— Ты… нормально себя чувствуешь? — сквозь мутное стекло обеспокоенно всматривается в мое лицо. Видимо, выгляжу я и впрямь отвратительно, раз она задает вопросы подобного характера.

— Терпимо.

Такая себе полуправда.

Дерьмово мне, Даш. Без тебя.

— Ты закрыла сессию?

— Закрыла.

— Лавринович яйца подкатывает? — не могу не спросить, ибо ревность усердно грызет мне глотку.

— Нет.

Внимательно наблюдаю за реакцией и с досадой понимаю, что она врет.

— Никто не обижает?

Как смешно, должно быть, это звучит из моих уст.

Отрицательно качает головой, и между нами на какое-то время повисает напряженное молчание.

— В Питере зимой очень красиво, — тихо произносит она вдруг.

— Где была? — ласкаю взглядом тонкую, лебединую шею.

— Посмотрела изнутри Исаакиевский Собор. Погуляла по Невскому. Зашла в «Дачники», чтобы поймать ностальгию.

— Солянка все еще вкусная? — поддерживаю эту нашу нелепую светскую беседу. Иногда ведь неважно о чем говорить, главное с кем.

— Да, но с твоей не сравнится, — заявляет на полном серьезе.

Что ж… Похоже, мне удалось произвести на нее впечатление.

— А еще, я была в Русском музее. Нашла картину, про которую ты рассказывал. «Девятый вал» Айвазовского.

Удивленно вскидываю бровь.

— Ты был прав. Вживую она прекрасна…

— А как же трагичный финал?

— О финале мы ничего не знаем.

— Да брось, Арсеньева, все итак предельно ясно. Морякам не спастись. Корабль разбит, вокруг неистовое море, жаждущее оставить их там навсегда.

— Есть обломки от корабля.

— Цепляться за них бессмысленно.

— Моряки могут попытаться помочь друг другу, — упорно стоит на своем.

— Разве что утонут, держась за руки.

— А как же тонко подобранные художником цвета? Они дарят надежду.

Неисправима…

— Надежду на что?

— На то, что даже самый страшный день может закончиться хорошо, — не отпускает мой взгляд, и меня затягивает намертво.

— Цвета… Нужно было чем-то разбавить драматизм, — пожимаю плечом.

— Эта картина о мужестве и борьбе.

— Проигранной борьбе, — поправляю ее я.

— Вовсе нет, — спорит, заупрямившись.

— Ладно. Давай не будем об этом, — предлагаю остановиться. Потому что мне тяжело дается эта игра в ассоциации. Слишком в тему.

Она недовольно хмурится, явно не желая отступать.

— Я видела твой билет, — режет заточенным лезвием по сердцу. — Тот самый, до Питера…

Билет.

Я так хотел уехать и оставить месть на потом.

Не вышло…

— Почему ты… так и не прилетел?

— Мне искренне жаль.

В памяти всплывает тот роковой вечер.

В спешке собранные вещи. Такси. Дорога в аэропорт. Столько тревожных мыслей. И все о Ней…

Звук входящего смс.

На экране высвечивается незнакомый номер. А потом я вижу фотографии, от которых мое сердце рвется на кровавые ошметки.

Даша, обнаженная, испуганная, сидит у дощатого забора, прямо на снегу.

Следующий снимок. Целует ботинки. Не по своей воле, о чем свидетельствуют случайно попавшие в кадр пальцы, сомкнувшиеся на ее шее.

Сообщения сыпятся одно за другим.

«Кринжово. Все, как ты любишь)».

«А если серьезно, она очень старалась».

«Ее извинения приняты».

Пелена перед глазами. Трясущиеся руки. Удушающая ярость и вскипевшая в жилах кровь…

Разворачиваю такси.

Что я чувствовал в тот момент, одному Богу известно. Меня колошматило так, что еле смог вернуться в квартиру за пистолетом. Обнаружить который, кстати, не удалось. Отец нашел и «конфисковал», как выяснилось позже.

Впрочем, мне было плевать. Я собирался забить Каримова до полусмерти голыми руками. Что, собственно, и сделал, как только удалось его отыскать.

— Ян…

Голос девчонки отрезвляет и возвращает меня в настоящее. А в настоящем мне нет места рядом с ней.

Хотел ли я начать все заново? Очень хотел… Во что бы то ни стало вернуть потерянное доверие. Заставить ее быть со мной. Доказать поступками, что она мне нужна. Что она — единственный человек, ради которого я способен на все.

Да, черт возьми, мне казалось, что я смогу вернуть ее. Казалось… Ровно до того момента, как я увидел те фотографии. До того момента, как возненавидел себя еще больше и ощутил это мерзкое чувство собственной ничтожности.

Не защитил. Не уберег. От подобной себе мрази.

— Ян, послушай. Мы очень за тебя переживаем…

Она что-то говорит, но я не слушаю. Просто смотрю на нее и понимаю, что сейчас передо мной уже не та моя Даша. Она больше не горит. Не улыбается… Такая хрупкая и сильная одновременно. Вот только сломленная и разбитая. Склеенная по осколкам.