Аритмия
Шрифт:
Надолго мы тебя в заслуженный нокаут отправили. Никак не оклемаешься, тварь.
Дарина занимает место рядом с братом, а я пытаюсь вернуть внимание к тому, что происходит в зале.
На нее ведь нельзя смотреть. Однозначно накроет чувством вины, с которым мы теперь итак сокамерники…
Забиваю на последнее слово, как и обещал, и суд вскоре удаляется для принятия решения. Не знаю, сколько по времени длится ненавистное ожидание, но когда подходит момент оглашения приговора, даже у меня, закаленного, начинает сосать под ложечкой.
Лениво раскачиваясь на пятках, слушаю. Отзываюсь, когда спрашивают, все ли ясно.
Все мне предельно ясно.
Надо отдать должное отцу. На пару с моим адвокатом, Прониным Борисом Степановичим, он сделал все, что мог.
Акула херова. По старой-доброй традиции, вытащил меня из дерьмища, в которое угораздило попасть. Достал из рукава сраный козырь. И плевать ему на то, что я был против.
Сидит, вполне себе довольный собой. Аж затошнило, когда про семейную трагедию начал рассказывать. Настолько правдоподобно заливал…
Бросает в мою сторону внимательный взгляд.
Вертел я это все. По факту, ты мне проиграл. Так и не дожал меня по поводу своих подозрений, товарищ адвокат. Что ты там нес про сына, достойного своего отца?
Ухмыльнувшись, все-таки поворачиваю голову вправо.
Да. Не удержался.
В глаза Ей неотрывно смотрю. Еще раз. Точно последний.
Говорил же тебе, что все кончено.
Одного из нас ждет принудительное лечение в психдиспансере. А второго, искренне надеюсь, новая жизнь.
Жизнь, в которой, как ты и хотела, меня не будет…
Глава 57. Глазами донора
Стационарное учреждение здравоохранения, осуществляющее лечение и реабилитацию лиц с психическими расстройствами, — место весьма своеобразное.
За окном какой-то неадекват общается с деревом. О чем говорит не слышно, но тот факт, что в его фантазиях происходит бурный, эмоциональный диалог — налицо.
Вскидываю бровь.
Шизик обхватывает ствол. С минуту просто стоит с ним в обнимку, а затем медленно сползает вниз и укладывается рядом с «собеседником» на землю. Улыбается. По хер ему на грязь.
Жутковато здесь одним словом. Одно радует, за нехилое вознаграждение удалось организовать для моего отпрыска «особые условия». Отдельную, пусть и совдеповского вида палату, и щадящее лечение, направленное исключительно на то, чтобы ему помочь.
Покровский, наш нынешний лечащий врач, свою задачу понял предельно ясно. Как и то, что я попилю его надвое, в том случае, если что-то пойдет не так. Пичкать абы чем, применять сомнительные методики и превращать сына в овощ я не позволю.
От спектакля, в котором актер и режиссер представлены одним и тем же персонажем, меня отвлекает звук открывающейся двери.
А вот, собственно, и сам отпрыск явился.
— Выглядишь отвратно, —
сообщаю с порога. — Какие-то проблемы?— Проблема тут одна, твой гребаный «санаторий», — зло отвечает он, отодвигая стул.
— Все лучше, чем хлебать баланду за решеткой.
— Та решетка нравилась мне куда больше, чем эта. Но тебе ведь плевать, — усаживаясь, сообщает ядовито. — Сбылась наконец мечта, н-да?
Ухмыляется, идиот.
Сына, помещенного в стены дурки, в моих мечтах точно не было. Да, не раз хотелось отмудохать. Сослать золото добывать или лес рубить в Сибири. Колонией не раз пугал, когда отмазывал ото всякого дерьма, но все это так, для проформы.
— Напомнить, чем закончился твой опыт пребывания в СИЗО? — прислоняюсь спиной к подоконнику.
Недовольно кривит губы и хрустит шеей, а я вспоминаю видеоролик, который прислал мне дежурный посреди ночи.
— Как дела вообще? С Покровским поладили?
Знаю, что нет, но хочется его самого послушать. После перевода в психушку хоть разговаривать со мной начал. До этого в СИЗО с упорством барана хранил молчание.
— Бесит меня твой Фрейд.
Неоднозначный ответ. Уже неплохо…
— Кудри где? — интересуюсь, оценивая его новый, непривычный для меня имидж.
— Сбрил, — равнодушно пожимает плечом.
— Ну и дурак, — не могу сдержаться.
Нет ну на хрена, спрашивается, надо было это делать?
— Тебе какая разница, — ощетинивается. — Не ты ли вечно отправлял меня к парикмахеру?
Чисто из зависти, да. Мои-то кудри начали покидать голову еще лет пять назад.
— Мать придет в ужас, если когда-нибудь это увидит.
— Тоже мне потеря потерь… — фыркает, скосив глаза на стопку книг.
— А на черта сбрил? — искренне любопытно. Всю жизнь ведь кучерявым ходил.
— На спор. Люди тут… интересные, — давит кривую улыбку. — Развлекаемся, как можем.
— Это тебе, — поясняю, замечая очередной взгляд нарика-книгофила, обращенный в сторону макулатуры.
— Верни назад, — командует холодно. Сам себе противоречит…
— Это из СИЗО.
— В смысле?
Тянется за одним из талмутов. Открывает на середине. Читает какие-то пометки, сделанные карандашом.
— Ну я так понимаю, это недошедшие до тебя передачки.
— Все равно верни, — упирается рогом.
Вот ведь морда противная, и как я при этом девчонке в глаза должен смотреть?
— Скажи ей, что мне это больше неинтересно.
Говнюк. Неинтересно, как же! А то я не приметил, как дрожали его пальцы, перелистывающие страницы.
— Так че там мать?
— В депрессии. К тебе сюда не поведу, а то придется оставить в соседней палате.
— Не надо было вообще ей говорить, — смотрит на меня недовольно. — Пусть бы дальше тусила в этой своей Италии.
— Не гони, все равно узнала бы от кого-нибудь.
— От кого?
— Я тебя умоляю. Слухами земля полнится.