Аритмия

— Что я тебе придумаю?! В своем уме? Я два месяца угробил на это дело! И все коту под хвост?

— Организуем тебе онлайн-вещание, трудоголик херов.

— Эти забери. Не нужны, — отдает две пухлые папки Роме. — Не потеряй, понял?

— Отдам вашему отроку на хранение, — прижимая к груди вверенную ценность, обещает Птицын.

— Пошли, прихвостень, надо в академию заехать. Там уже чуть ли не панихиду мне заказывают. Оборвали трубу.

Уже намереваюсь уйти.

— Свет включи мне, Ян.

Заколебал. Царевна, блин.

Щелкаю выключателем.

— В пакете фрукты и всякая полезная провизия. Дотянешься.

— Бабло откуда, сынок?

Это его «сынок» звучит так искуственно-тошнотворно…

— А Ян же у нас теперь работает, дядь Игорь! — делится последними новостями мой друг-идиот. — Честно трудится и вечером, и ночью. Прикиньте?

— Беркутов… Язык без костей, вырвать легко, — на всякий случай напоминаю я ему.

— Тайна, что ли? — пучеглазится, пожимая плечами.

Как сильно иной раз хочется приложить его головой о стену.

— На выход давай, трепло, — открываю дверь и пропускаю вперед.

Донор все это время молчит. Так себе примета. Хотя, может, он просто пребывает в состоянии шока. Где я и где работа… Кто знал, что так рано придется напрягаться.

— Вернусь вечером. Пиши-звони, если что надо.

— Обойдусь, — снова возвращается к своим драгоценным бумажкам.

— На медсестру, Лизу, не ори. А то организую тебе на постой тетю Люду, — предупреждаю, угрожающе сверкнув глазами.

Эта «милая» шестидесятилетняя женщина, обслуживающая его в течение первых двух суток, произвела на нас неизгладимое впечатление. Такое ощущение, что до работы в медучреждении она трудилась в колонии. Но моему папаше даже полезно общаться с такими персонажами.

— Исчезни уже и не отвлекай, — напяливает на нос очки.

Усмехаюсь. Сколько раз я слышал в детстве эту фразу — не сосчитать.

Выхожу из палаты. Беркут стоит и глазеет на стену, точнее на информационный плакат. Изучает строение костей в человеческом организме.

Задрот…

— Пошли, доходной.

Направляюсь прямо по коридору.

— Че у тебя с медсестрой какие-то шуры-муры? — догоняет и пристраивается слева.

— Чего?

— Она так откровенно пялилась на тебя, — толкает локтем в бок.

— Не выдумывай, кретин.

— А че?

Вот же чекало картонное…

— Хотя ты прав. Твоя разукрашенная физиономия не особо располагает к близкому знакомству, — замечает многозначительно.

— Вот и я о том же.

Заходим в лифт. Там уже стоит какая-то бабуленция в пижаме.

Рома нажимает на кнопку и становится напротив.

— Жулики? — она подозрительно на нас косится.

То ли спрашивает, то ли утверждает.

— Прохиндеи… Поразвелось! Вон уже и по больницам шарахаются! Лишь бы несчастных пенсионеров надуть.

Вскидываю бровь.

— С чего вы взяли, что мы жулики? — нахохлившись, вопрошает Птицын.

— Так на рожах же написано! — деловито упирает руки в бока. — В папках что? Липовые договоры на займы? Я смотрю телевизор, все про эти ваши бандитские схемы знаю!

— Че вы ваще до нас докопались? Нормальные мы, — пыжится Рома, выпячивая грудь колесом.

— Тю… не смеши, голубчик! Я вас, мошенников, за версту чую.

— Подводит чутье, бабуля! «Аквалор» вам в помощь! — рьяно спорит Птицын.

— Конечно уж! — хмыкает, одарив нас скептическим взглядом.

— Ну, оно и понятно, старость пришла, вот и ворчите! Сколько вам стукнуло?

— Поговори мне тут! — негодует старуха. — У женщины неприлично про возраст спрашивать!

— Блин, а ярлыки на людей навешивать прилично? — парирует униженный и оскорбленный.

— А что ярлыки? Разгар рабочего дня, а вы ничем не заняты. Тунеядцы! Лучше б на завод пошли трудиться, да книжку в руки брали время от времени. Речь — сплошные слова-паразиты! «Блин», «че», «ну», «ваще».

— Педагог, что ли? Так я, между прочим, ЕГЭ сдал на отлично.

— Этот вообще с серьгой! — не обращает она на него внимания. — Срамота! В мое время вас, гэев, за такое…

— Стихотворение хотите? — разворачиваюсь к ней корпусом.

— Ну давай, удиви меня, — фыркает насмешливо.

— Нам Пушкин пел очень упорно: Любви все возрасты покорны, Мол, и в старости на любовь есть сила. Но я вам скажу, не тут-то было! Хочу кокетничать глазки в пол, А лезу в сумочку, где валидол. К мужчине в объятья хочется броситься Да мешают очки на переносице. А память стала низкого качества — Зачем легла к нему, забыла начисто. Одно утешение со мной повсюду. Я хуже, чем была, но лучше, чем буду… [10]

10

Отрывок стихотворения советской и российской поэтессы Ларисы Рубальской.

Двери лифта давно распахнулись. Но мы по-прежнему стоим внутри.

Немая пауза, после чего Беркутов начинает истерично хохотать.

Наша спутница тем временем становится пунцовой. Того и гляди, взорвется от праведного гнева…

— Ян, что это было? — выходим.

— Ты же в курсе, что моя бабка, по матушке, наказывала меня в детстве. Заставляла, стоя в углу, учить стихи.

— Да, помню. Она у тебя чиканутая была… — резко меняется в лице. — Извини.

— Однажды Эльвира переборщила с крепкими напитками и, поскольку была поклонницей Рубальской…

— Ой, я не могу! Ну ты и лошара! — Птицын заходится новым приступом хохота.

— Ладно. Поехали, Ром, — закатываю глаза.

— Да после такого выступления… хоть на край света, Кучерявый! — лезет ко мне. Не то обниматься, не то целоваться.

— Отвали, придурок, — шарахаюсь от него в сторону.

Проходим мимо регистратуры.

— Н-да… ГЭЯМИ нас, пожалуй, еще никто не называл, — рассуждает он вслух.

— Если не успокоишься, услышишь подобное не раз, — раздраженно скидываю с себя его руку.