Асмодей

Поистине Париж был похож на прожорливую гиену, раззявившую свою зловонную пасть, впуская новых путников. И сколько бы жертв не корчилось в её стальных клыках, этой твари всегда было мало. Ела она с аппетитом, без стеснения отрыгивая в сточную канаву осколки тонких человеческих костей. Точно, как у бешеной собаки пенилась на ее темных губах свежая кровь, и нёбо было черно, как души большинства ее жертв.

Вот она – столица, город лучезарного Луи XIV, хотя по мнению Авроры она больше походила на сточную клоаку, в которой по горло увязли несчастные жители, ставшие заложниками неприкаянных демонов. Очередное заблуждение, ибо ничего сверхъестественного кругом не происходило. Разделение власти, смещение жизненных ориентиров, голод и болезни, стремление к выживанию, установление нового порядка, новые подати. В общем, никакой мистики и кары небесной, ничего из того, что суеверные кумушки любят приписывать действию пресловутых темных начал.

Потому и интерес Люцифера к этому порочному городу был Лионелю вполне понятен. Дьяволу, пожалуй, и не надо было даже вмешиваться в дела мирские. Люди делали все без его участия. Сами ревущей толпой, зловонной рекой, бежали по вымощенным улочкам на вбитую в гранит площадь, терзая друг друга и громя все вокруг. Вот она, вся низость человеческого племени, а может, веяние трудной эпохи, заставившей людей утратить былые ценности. Как бы то ни было Париж являл подлость во всей красе: того с кем только вчера горожане пили сладкое вино на террасе, сегодня без сожаления сдавали с потрохами, лишь бы самим не утонуть в яме желчи и смрада. Собственноручно желали вздернуть друг друга на фонарных столбах, потом с прилежанием восстановить то, что разгромили, вещая о правах и даруя высочайшее прощение тем, кого накануне проклинали. Подлость, интриги, кровавая жажда – обычный набор. И наблюдать за этим, как и много веков назад, Лионелю было уже привычно, как и высшим силам, которые, казалось, уже поставили на столице огромный крест. Ну хоть бы что-нибудь новое изобрели… Так нет же. Менялись методы, но не суть происходящего.

– Куда мы едем? – едва слышно произнесла Аврора.

– А где бы ты искала Дьявола, окажись на моем месте? – девушка робко пожала плечами, устремив на Лионеля медово-чайные глаза. Понимала ли она, какую силу могли иметь эти очи с бриллиантами слез по уголкам на одинокое сердце? Должно быть нет, не было в Авроре того хищного оскала светской львицы. О, нет. Она завоевывала сердца не внешностью, а душевной красотой и простотой, которая не смотря ни на что не утратила своего света.

– Я… я не знаю, – прошептала она, уронив голову на грудь.

– Мы едем на площадь Сент-Оноре, – пояснил он. – Там состоится массовая казнь, думаю он будет там.

Аврора ничего не ответила, в очередной раз прижав к носу надушенный платок, стараясь сдержать подкатившую к горлу дурноту. Сложно было представить, что люди могли жить в таких условиях. Даже в Аду, где гарь и запах горелой плоти были делом вполне обыденным, не было такого удушливого гниения и смрада.

– Долго еще? – проговорила Аврора, с надеждой глядя на своего провожатого, в глубине души питая надежду на то, что выйдя из кареты сможет дышать полной грудью.

– Не совсем, – отодвинув занавеску с легкой улыбкой произнес ведьмак, читая мысли девушки по выражению лица. – Лучше не станет. Париж – самый зловонный город Европы.

– Но торговцы говорили…

– А ты думаешь, что кто-нибудь решился бы поехать сюда в поисках лучшей доли, заранее зная с чем придется столкнуться? Париж – искуситель, губитель и палач и ему постоянно нужны новые жертвы.

Аврора не ответила, да и был ли в том смысл. Едва увидев Париж из окна кареты, она отнеслась к нему, как к вонючей дворняге, которую нужно сперва вычистить, а уж потом пускать к себе на порог. Казалось, здешние обитатели и слыхом не слыхивали о таком чудном изобретении, как душистое мыло и теплая вода, предпочитая духами отбивать вонь немытых тел.

Спустя несколько минут карета остановилась на набережной, заключенной в камень. И кучер, открывая дверцу кареты оповестил о том, что толпа преградила экипажу путь и дальше им придется идти пешком.

– Ну что ж, раз этого хотят темные силы, – проговорил Лионель с легкостью выскакивая из кареты. – Да будет так.

Подав Авроре, которая была уже не просто бледна, а казалось позеленела от нахлынувшей на нее дурноты, мужчина обхватил девушку за талию, отводя к стене. В то же мгновение их обступила толпа оборванцев и карманников, хватая путников за полы плаща.

– Хлеба, хлеба, – кричали несчастные, буквально вдавив их в стену.

– Подайте, м’лорт, подайте! – тут вторили другие.

– Помилуйте, я мать троих детей. Подайте.

Эта нахлынувшая толпа заключила их в свои объятия, готовая растерзать их в клочья. Прижав к груди огромный изумруд, Аврора укрылась за спиной Лионеля, стараясь не попадаться на глаза обезумевшим от голода дикарям. Это было ужасно. Первые ряды напирали на них, шедшие сзади толкали их в спины, стараясь повалить в грязь и тоже протягивали к ним свои грязные руки. Как Лионель умудрился в возникшей давке достать из кармана небольшой кошелек и фейерверком рассыпать над головами толпы пригоршню монет, для Авроры оставалось загадкой, но толпа в просителей, услышав звон медяков, в одно мгновение рассеялась, сцепившись друг с другом. О, поистине, сейчас эти нелюди больше походили на копошащихся в грязи свиней, таких же зловонных и отвратных, хотя нет… пожалуй в свинье благородства было больше. Аврора так и застыла на месте с выражением глубокой скорби на лице.

– Пойдем, – потянув ее под локоть, произнес Лионель, увлекая девушку в человеческий поток, хлынувший на площадь.

Сент-Оноре гудела, словно грозная река. С ужасом для себя Аврора отметила, что парижане были радостны, как, наверное, радовались граждане древнего Рима, спешащие к Колезею, дабы увидеть гладиаторские бои, кровь и смерть. Того и гляди эти нечестивцы начнут скандировать: «хлеба или крови!», даже по спине пробежал холодок. Если жители ее городка больше походили на жадную до зрелищ толпу, то обитатели столицы – на голодных псов, сцепившихся из-за кости. Даже воздух здесь был пропитан яростью.

Пожалуй, это действо походило бы на праздник, если бы Аврора не знала, что люди идут смотреть на чью-то смерть. Ах, как ей захотелось бежать прочь без оглядки, не видеть и не слышать ничего, но пальцы Лионеля сильнее сжимали ее локоть, а людские массы теснее обхватывали вокруг удушающей хваткой. На миг девушка остановилась, встретившись взглядом с аристократом, восседавшим на пегом в яблоках жеребце, составлявшем поразительный контраст с обступившим его отребьем. Однако поразиться этому зрелищу она не смогла, тут же получив удар в спину, и если бы ведьмак не успел подхватить её, несчастная рисковала быть заживо затоптанной толпой.

– Аврора, – проговорил мужчина, на ходу убирая непослушные пряди с ее лица. – Все в порядке?

– Я… да…– как-то рассеянно проговорила девушка, пытаясь найти взглядом таинственного незнакомца, который будто испарился в воздухе, но его по-ангельски невинное лицо, казалось, было навечно выжжено в ее памяти. Золотые волосы, спадающие на плечи, венчали его, будто корона, небесные глаза светились какой-то божественной чистотой, даже сложно было представить, что столь зловонный город мог взрастить такую красоту. Очевидно, он приезжий. Наверняка приезжий! Все, от благородного стана до спокойного, но в то же время сурового выражения лица, выдавало в нем аристократическое происхождение, но вот регалий его, скрытых за широким плащом, девушка разглядеть не смогла. Должно быть герцог или принц.

– Что с тобой? – увлекая ее следом, произнес Лионель.

– Где он? – вопросом на вопрос ответила Аврора.

– Кто? – оглядываясь по сторонам, произнес ведьмак. – Ты что-то видела?

– Там, – она указала на противоположный конец площади, – на северной стороне у церковных врат, верхом на коне сидел мужчина, – Лионель проследил взглядом за рукой девушки, но увидел лишь гудевшую, будто пчелиный улей, толпу.

– Там никого нет, – произнес он. – И не могло быть. Лошадь в воздухе не испарится, тем более в такой толпе.