Асмодей

Со стороны происходящее скорее напоминало некое празднество, чем публичный акт жестокости. Подле почтенных горожанок, которые привели посмотреть на казнь прислужницы Сатаны своих ненаглядных отпрысков и домочадцев, сновали нищие и мелкие воришки, сюда же сбежались разрумяненные непотребные барышни, покинув бордели и кварталы красных фонарей, прилегающие к ремесленной части города, где свой расцвет переживала торговля «любовью». В ногах у стариков путались не в меру прыткие детишки, норовящие пробраться в первые ряды. Были здесь и благородные дамы в отороченных дорогими мехами плащах – представительницы местной знати и искательницы новых ощущений, льнувшие к своим кавалерам, терзаемые одновременно и страхом, и любопытством. У самого основания костра, сложенного в полный человеческий рост, стояли несколько монахов, сжимавших в дрожащих от возраста руках священное писание, а также пара палачей в пурпурных накидках. С видом людей, которым не терпится показать заинтересованность в своем деле и высокую работоспособность, они суетились вокруг костра, проверяли, правильно ли сложены дрова, готовили про запас снопы соломы. В общем, публика собралась разношерстная, но жадная до представлений.

Когда на площадь, скрипя колесами, въехала повозка с несчастной, толпа буквально взорвалась. Проклятия и крики единиц утонули в общем гуле, старухи при виде Авроры осеняли себя крестным знамением, женщины и мальчишки кидали в ее сторону камни и грязь. Казалось, не было на площади ни одной живой души, кроме заключенной под стражу Шарлотты, которая соболезновала бы замученной ростовщице.

А сжалиться было над чем: пытки и тюремные лишения превратили Аврору, еще столь юную и пышущую жизнью девушку, в ходячий скелет. Только сейчас, при свете дневного светила, а не в предательском пламени единственной свечи, Лионель Демаре – ведьмак, накануне наведавшийся к ней в камеру, увидел печальную картину метаморфоз, приключившихся с девушкой. Пышущие румянцем щеки осунулись, руки и ноги исхудали, в манящем янтаре глаз, под которыми залегли серые тени, больше не сверкало солнце, а волосы спадали на грудь сальными колтунами. Облачённая в изодранную и окровавленную холщовую сорочку, босая, Аврора больше не пыталась примерить на себя личину напускного бесстрашия и равнодушия к собственной судьбе. Она боялась, боялась до ужаса и самой смерти, и того, что последует за ней. Девушка пыталась кричать, пыталась молить о милосердии, но ее голос растворялся в ликовании толпы.

«Да, весьма скорбное зрелище!» – с долей некоего отвращения подумал ведьмак. Не такой товар он покупал несколько лет назад. Рассчитывал на то, что увидит перед собой повзрослевшую красавицу, а перед ним предстало столь несобранное создание, что ему даже стыдно стало с такой спутницей в ад спускаться. Хотя, с другой стороны, пусть пытки и подпортили ее тело, но душу, безусловно, закалили и очистили. Мученица, одним словом, а личико ей там подправят, если до него кому дело будет. Крик Авроры, вырвал его из тумана собственных мыслей. Одна из горожанок бросила в нее камень. От силы удара девушка рухнула на землю, потеряв сознание. Уже бесчувственное тело подняли на вершину костра и привязали к Позорному столбу.

Толпа затихла, ловя каждое слово приговора. Голос глашатая звучал ровно, разносясь по площади, отражаясь от стен домов и теряясь в лабиринтах нескончаемых улочек. Монах-бенедиктинец, бормоча молитвы, опустился на колени. Палач, опустив на голову красный капюшон, взял из рук своего помощника сверток зажженной пакли и помахал ею в воздухе, чтобы пламя занялось быстрее. От этого едкого дыма чихнула маленькая девочка, прижавшаяся к материнской груди, но звонкая оплеуха тут же ее усмирила.

Все, даже пришедшая в себя осужденная, которой, опасаясь ведьмовских заклинаний, заткнули кляпом рот, устремили глаза на бургомистра, о чем-то перешептывающимся с молодым мужчиной, которого девушка сразу узнала. Лионель устремил на нее свои пронзительные глаза и в это мгновение время для всех замедлило свой бег. Будто меряясь силой, они остановились друг на друге, завороженные и окутанные некой тайной, известной лишь им. Казалось, что они молчаливо переговариваются, читая души друг друга. Никто из присутствующих не знал, какие мысли, чувства и воспоминания блуждают сейчас в головах Авроры и Лионеля, ибо последнее слово, безусловно, было за хозяином этих земель. Однако каждый присутствующий инстинктивно почувствовал, что происходит нечто непередаваемое и ужасное – настолько страшен был этот негласный поединок между ведьмой и ее палачом, а точнее, между невинной девушкой и магом. Не Аврора Д’Эневер должна была взойти на огненный помост, не она должна была отправиться в чертоги преисподней, но сделки, скрепленные кровью, не в силах расторгнуть даже Господь. В том была ее судьба.

На секунду людям даже показалось, что Лионель, привороженный ведьмой или проникшийся сочувствием, движимый высшим состраданием, помилует осужденную. Хотя это миф. Ни один дворянин не воспротивится воле Святой Инквизиции. Лионель махнул рукой, и на пальце его сверкнул крупный бриллиант, обрамленный изумрудами. Бургомистр точно таким же жестом дал знак палачу, а тот опустил сверток горящей пакли под солому, сложенную у подножия костра. Из самого сердца толпы вырвался громкий вздох. Только для одних это был вздох облегчения и ужаса, для других – вздох удовлетворения, для третьих – страха и тоски. Лишь ведьмак, затаив дыхание, смотрел на девушку, которая изо всех сил пыталась вырваться из подступавшего к ней огненного плена, но позорный столб крепко держал ее в своей хватке. Лишь обреченное рычание, прорывавшееся сквозь кляп, да непреодолимый ужас в глазах вырывались из недр ее обреченной души.

Площадь огласили женские рыдания, а дети, понятия не имевшие о том, с чем им предстоит столкнуться, пугливо жались к материнским юбкам. Какой-то юноша крикнул, убегая прочь:

– Господи, это ужасно! Не нужно было сюда приходить!

Шарлотта, видя муки сестры, изо всех сил рвалась из своих оков, пытаясь взывать к справедливости людей, но те оказались глухи и слепы, одаривая ее лишь презрительными взглядами. Тогда она стала взывать к Святой Деве, моля ее о заступничестве, но и высшие силы не ответили на ее отчаянные призывы. Для нее это было настоящим безумием. Она в кровь раздирала себе руки, пытаясь вырваться из железных оков, рвала на себе волосы, задыхалась от рыданий, пока один из стражников наотмашь не хлестанул ее рукой, заключенной в стальную перчатку. В это мгновение свет для нее погас. Девушка утратила связь с реальностью и без чувств рухнула на каменные плиты.

Тем временем густые петельки серого дыма неспешно поползли вверх, а ветер погнал их в сторону старого замка, молчаливо взирающего на происходящие у его стен события из черных глазниц своих окон. Бургомистр закашлялся, устремив на Лионеля полный надежды взор. По его глубокому убеждению, свою миссию он выполнил, а потому желал поскорее уйти, чтобы не наглотаться едкого дыма, но этикет не позволял ему покинуть трибуну прежде лорда, а потому он продолжал демонстративно задыхаться, всем видом обращая на себя внимание молодого господина.

– Мессир, если мы сейчас не покинем трибуны, то задохнёмся раньше, чем сгорит ведьма! – склонившись к уху Лионеля, произнес кто-то из его свиты. Мужчина лишь одарил просителя презрительным взглядом, заставившим похолодеть души всех приближенных. Больше никто не решился прокомментировать это замечание.

Бургомистр после своей оплошности теперь старался подражать лорду Демаре, всеми силами создавая видимость спокойствия, и смотрел на происходящее, как на необходимость. Его долг был в том, чтобы сохранить в городе покой и порядок, если для этого стоило пожертвовать жизнью одной ведьмы – так тому и быть.

– «Я выполняю свой долг», – неустанно убеждал он сам себя, однако при виде мучавшейся девушки, которой суждено было умереть столь жестоким образом, он невольно думал о смерти, которая перестала быть для него некой абстрактной субстанцией, она стала жестокой реальностью, поднялась на пламенный помост и упивалась на нем роковой пляской. Пусть ведьма и была объявлена преступницей, насылающей порчу на мирное население, что, кстати, по его мнению, было недоказуемо, она все равно была живым существом из плоти и крови. Однако мужчина был слишком малодушен, чтобы высказать эти мысли вслух, а потому предпочитал украдкой уводить глаза в сторону, чтобы избавить себя от ночных кошмаров.

Священник с рыжими волосами, едва тронутыми сединой, который, собственно, и натравил инквизитора на девиц Д’Эневер, неслышно творил про себя молитвы, пытаясь перенестись мыслями подальше от этого проклятого места. Одно дело было написать навет и совсем другое воочию видеть последствия собственных действий. Сколь бы не точны были описания подобных казней в литературе, они не могли передать даже малой толики того, что происходило на самом деле. Теперь он это знал и страшился этого знания.

Ветер резко переменился, и дым, каждое мгновение становившийся гуще, поднялся столбом, окутывая хрупкую фигурку несчастной, непроглядным плащом укрывая ее от взгляда толпы. Слышно было только, как надсадно кашляли и судорожно икали два старца, которым не посчастливилось оказаться в первых рядах. Толпа приумолкла, завороженная и напуганная одновременно.

Костер наконец-то разгорелся. Когда языки пламени лизнули ступни девушки, она издала такой душераздирающий крик, что его не смог сдержать даже кляп, сползший на шею. Каким-то отчаянным движением она рванулась назад, широко открыв рот, хватая тяжелый наполненный сажей воздух. И пусть неведающие говорят, что перед смертью не надышишься – сейчас для нее был важен каждый вздох. Несмотря на веревки, которые удерживали ее у столба, Аврора перегнулась чуть ли не вдвое; от этого движения копна черных волос перекинулась через голову, а изодранная сорочка обнажила спину, на которой синим пламенем горело клеймо Люцифера, что свидетельствовало о том, что падший ангел уже открыл адские врата для этой души.